Анна

Амманити Никколо

В последние недели жизни, измученная лихорадкой и обезвоживанием, она впала в оцепенение, которое чередовалось с бредом: она не хочет пропустить последний кресельный подъёмник на курорте, в море слишком много медуз, а цветы, растущие на кровати, жалят. Но иногда, особенно по утрам, к ней возвращалась ясность мысли, тогда она искала руку дочери и всё время бормотала одно и то же, что даже вирус не мог стереть из головы: Анна должна держаться молодцом, заботиться об Асторе, научить его читать и ни в коем случае не терять тетрадь под названием "ВАЖНО".

– Обещай! –

требовала она, задыхаясь в поту.

– Обещаю, мама, – говорила девочка, сидящая рядом.

Мария-Грация мотала головой, закрыв налитые кровью глаза:

– Ещё раз!

– Обещаю, мама.

– Громче!

– Обещаю, мама!

– Поклянись!

– Клянусь!

Но женщине было мало.

– Ты не... ты...

Анна обнимала её, чувствуя кислый запах пота и болезни, совершенно непохожий на тот приятный запаху мыла, которым всегда пахла мама.

– Я всё сделаю, мама. Клянусь.

За последнюю неделю она совсем потеряла сознание, и дочь поняла, что мама долго не протянет.

Однажды днём, когда дети играли в комнате, Мария-Грация широко раскрыла рот, зажмурила глаза и растянулась, будто её придавило горой. Гримаса, скривившая ей лицо, исчезла, и снова проявились знакомые черты.

Анна встряхнула её, сжала руку и поднесла ухо к ноздрям. Мама не дышала. Девочка взяла со стола тетрадь "ВАЖНО" и стала осторожно листать. Там было много глав: вода, батареи, интимная гигиена, огонь, дружба. На последней странице было написано:

ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА МАМА УМРЁТ

Когда я умру, то буду слишком тяжёлой, чтобы вы могли вынести меня из дому. Анна, открой окна, возьми всё, что тебе нужно, и запри дверь. Дальше ждите 100 дней. На листе рядом я нарисовала 100 палочек. Каждое утро зачёркивай одну палочку. Как только они закончатся, можешь снова открыть дверь. Но раньше дверь не открывай. Ни в коем случае. Если в доме будет слишком сильно вонять, возьми брата и переселяйтесь в сарай. Приходите в дом только затем, чтобы забрать что-то нужное. Когда пройдёт 100 дней, зайди в мою комнату. Не смотри мне в лицо. Обвяжи меня верёвкой и вытащи наружу. Сама увидишь, это будет легко, потому что я буду лёгкая. Оттащи меня подальше в лес, куда захочешь, и прикрой меня камнями. Потом как следует приберись в моей комнате. Матрас выбрось. Затем можете вернуться в дом.

Анна распахнула окна, взяла тетрадь, игрушки, сказки Оскара Уайльда и, как ей было велено, заперла дверь.

В последующие дни они с Астором проводили большую часть времени на открытом воздухе. С братом было много возни, но едва он засыпал, она бежала наверх, к двери, и заглядывала в замочную скважину. Видно было только стену напротив.

А если она ошиблась? Если мама не умерла?

Ей показалось, что та еле слышно умоляет:

– Анна, Анна... мне плохо... открой дверь. Я пить хочу. Пожалуйста...

Она доставала ключ, вертела его в руках, упиралась лбом в косяк.

– Мама! Я здесь. Если ты жива, крикни. Я здесь. Я приду. Не волнуйся, мне не будет

противно. Я только зайду и посмотрю. Если ты мертва, я немедленно уйду. Обещаю.

Спустя некоторое время, когда они с Астором играли во дворе, три вороны сели на небольшую веранду, куда выходила спальня матери. Устроившись рядом, они закаркали, как довольные могильщики.

Анна подняла с земли камень и швырнула в них.

– Улетайте, мерзавцы.

Птицы вспорхнули и с напыщенным видом влетели в дом.

Девочка подбежала, взяла ключ и распахнула дверь. Её обдало сладковатым запахом, она закрыла рот рукой, но вонь прошла в горло. Вороны сидели над трупом и срывали клювами лоскуты кожи с ног. Она прогнала их, но птицы улетели не сразу и с весьма недовольным видом.

Она не могла удержаться и не посмотреть на маму.

Та была мертва – сомнений не было. Кожа пожелтела, как хозяйственное мыло, но там, где тело касалось матраса, она была тёмно-красной. Черты лица исчезли под липкой маской, с жёлтым пончиком вместо рта и носом, утопленным между веками. Шея, прочерченная зёлеными жилками, обволакивала подбородок.

Анна вышла из комнаты и, рыдая, поклялась, что никогда, никогда не откроет эту дверь до того, как пройдет 100 дней.

Как было написано в тетради, в доме стало невозможно дышать. Анна перебралась с младшим братом в сарай. Когда она приходила в дом за едой, приходилось прикрывать лицо тканью.

Дни текли медленно, лето никак не заканчивалось, и жестяная крыша сарая раскалялась докрасна. Они устраивались спать на крыльце или на заднем сиденье "Мерседеса". Каждое утро Анна открывала тетрадь, зачёркивала одну палочку и мельком заглядывала в окно спальни. Ветер раздувал белые занавески, как паруса.

Он знала, что внутри только труп, и всё же мечтала увидеть, как мама выходит на веранду и потягивается, опираясь локтями о перила.

– Доброе утро, дети, не спите?

– Нет, мама.

– Чем занимаетесь?

– Играем.

Иногда целыми неделями ей удавалось зачёркивать палочки в тетради, готовить еду, копать ямы для какашек, смотреть на звёзды через заднее стекло "Мерседеса", не вспоминая о ней.

– Мама, смотри... – и раскалённый клинок вонзался прямо в сердце.

На 99-ый день она решила переночевать в машине.

Днём осенний ветерок трепал верхушки деревьев. Дети завернулись в одеяло. Анна ждала момента, когда откроет дверь, похоронит маму – и всё станет лучше.

Сон пришёл внезапно, и девочка рухнула в обморок от напряжения рядом с младшим братом, но в какой-то момент открыла глаза. Ветер перестал дуть, и Луна была идеальным кругом в чёрном небе, не запачканным никакими пятнами. Из леса не доносилось даже крика сипух. Внезапно ей показалось, что она что-то слышит – слабый шум, ледяной треск или, может быть, вздох. Она поднялась на сиденье, вцепившись пальцами в поролоновое кресло. Ей показалось, что через окно она видит тень, спускающуюся по лестнице на крыльцо и проходящую мимо – лёгкую, как пёрышко. Тень прошла мимо и растворилась среди деревьев, будто лес уже ждал её.