Анна
Шрифт:
– Я достала антибиотики! – она выудила из банки ещё один помидор и прошла в гостиную.
У лестницы стоял белый стул со сломанной ножкой.
– Ну и дела! Ты сломал мамин стул?
Она поднялась наверх с красным от соуса лицом, прошла по тёмному коридору и вошла в комнату.
– Эй! Ты слышал, что я вернулась?
Всё было на полу. Книга со сказками лежала в луже воды. Анна подняла её, покачав головой, и положила на тумбочку.
Каждый раз, когда она оставляла его в одиночестве, Астор безобразничал. Но в этот раз он явно перестарался.
Она вышла на террасу, несколько раз окликнул его и вернулась внутрь. Если он вышел, значит ему стало лучше.
Ей по-прежнему хотелось есть. Может быть, открыть банку гороха? Она спустилась вниз и вспомнила мальчишку на велосипеде. Кто знает, куда он покатил? Возможно, остановился в Торре-Норманна.
Солнечный луч пробирался между картонными коробками, закрывавшими окно, и высвечивал яркую полоску на ступеньках, куче одеял и… красной бейсболке. Анна подняла её. На козырьке было написано "Нутелла". Она повертела ей в руках и поднесла к носу.
Вспомнился труп Микелини, лежащий на обочине дороги. Руки, сжимающие траву, широко расставленные ноги, затылок...
Перед ней возник образ синих, уходящих на дорогу, и высокая девочка в красной бейсболке на голове.
Сердце забилось в груди, всё вокруг схлопнулось и погрузилось в омут ужаса. Она снова спустилась, чувствуя, как кровь гудит в барабанных перепонках. Ей казалось, что никогда в жизни ещё не спускалась по лестнице. Она упиралась ногами в ступени, плывущие в пульсирующей темноте.
Анна вышла на крыльцо, одной рукой прикрываясь от солнца, которое росло и сжималось в центре мутного неба.
– Аст… Аст... Астор!
Она звала брата, но лёгкие опустели. Во рту вновь возник кислый привкус помидора. Она сдержала приступ рвоты и немного отдышалась.
– Астор... Астор… Астор…
Его не было ни в "Мерседесе", ни за мусорными баками.
Наверное, он в лесу.
Коричневый ястреб неподвижно висел в воздухе и указывал на что-то спрятанное в деревьях.
Она нырнула между растениями, натыкаясь на камни и сухие ветки. Кусты иглицы царапали ей ноги, но она едва замечала.
В зелени появилось фиолетовое пятно. Она подошла ближе. Это был кусок ткани, Анна оторвала его от шипов.
Мамино платье. Красивое.
Что оно тут делает? Анна знала, что у Астора есть ключ, а когда её нет, он входит в мамину комнату. Но почему он бросил платье посреди ежевики?
Она пошатнулась и прислонилась к дереву. Набрав в грудь воздуха, Анна зажмурилась и окликнула Астора громче, но ей ответили только птицы на деревьях.
Она дошла до границы фермы, прошла мимо большого дуба, на который брат любил лазить, вдоль сетки, но взгляд ни за что не цеплялся. Ей мерещились синие детей, бегающие, как бешеные собаки.
Она подошла к старому свинарнику, поросшему ежевикой. Астора не было ни тут, ни под смоковницей.
Она проверила мусорную кучу за домом, где брат иногда любил порыться, и упала на
– Успокойся... успокойся...
Этот идиот мог быть где угодно, заснуть в какой-нибудь звериной норе, взобраться на верхушку дерева, на крышу дома.
Может, он сбежал?
Нет, он никогда бы не вышел за ограду.
Она сидела на бревне, утирая лицо руками, разум путался в страшных мыслях. С подмышек стекал горячий пот.
Вокруг был лес, её волшебный лес, но он не давал ответов.
– Где ты? Выходи! – рявкнула она и снова закричала: – Астор! Астор! Ты где? Убью, если найду!
Она вернулась к дому. У неё тоже могла быть такая бейсболка. За эти годы она приносила домой всё, что могла найти. Как знать, может это её бейсболка "Нутелла", о которой она потом сама забыла.
Вот дура – к чему эта паника? Брат где-то спит. Она не проверила ни сарай, ни комнату мамы, выбежала на улицу, как сумасшедшая, не поискав как следует.
Анна вышла за самшитовую изгородь и выскочила на подъездную дорожку фермы, но заметила среди сорняков что-то белое и круглое. Она остановилась, вернулась, подобрала предмет и чуть не упала на землю.
Между пальцами она сжимала череп матери.
Измученная всякими мыслями, она подошла, как мешок с мясом и костями, к дому. Глаза отметили, что посуда, вместо того чтобы стоять на буфете, лежала на полу. Педальная машина Астора лежала на боку, мамина мандолина была разбита вдребезги. Она положила череп на коробку и поднялась по лестнице.
Дверь маминой спальни была приоткрыта, а металлический замок торчал среди острых деревянных осколков.
Анна проснулась в поту, которым ей склеило руки и ноги. Она плавала между сном и явью. Утреннее солнце согревало ей лоб и ранило глаза. Щека вся испачкалась в сухой рвоте, а рядом с носом лежала пустая бутылка джина. Она шевельнула распухшим языком, который едва помещался во рту. В висках кололо. Она не помнила, как оказалась на заднем сиденье "Мерседеса".
С тех пор, как она увидела, что дверь в мамину спальню разбита, остались выцветшие следы, осколки и комки боли. Всё превратилось в размытое пятно, в котором носились вспышки, освещавшие двух Анн: одна отчаянно билась, а другая молча наблюдала за первой. Нить, скреплявшая образы той ночи, оборвалась, и бусины памяти плыли в море чёрной, липкой массы.
Осквернённая мамина комната. Повсюду разбросаны кости. Драгоценности украдены. Ящики шкафов распахнуты настежь. Книжный шкаф перевернут. Плюшевому жирафу Астора откусили голову, во рту ещё стоит синтетический привкус набивки. Она ударила кулаком по зеркалу в ванной, поранив костяшки пальцев, и замотала окровавленную руку в штору. Широко раскрытые губы засасывали тонкую ткань. Бутылка джина. Плач без слёз и рыдания – грубые, как наждачная бумага. Землистый запах мха. Листья вздрагивают в такт её дыханию. Фиолетовое платье мамы.