Аннелиз
Шрифт:
— Что это?
— Бренди, — отвечает госпожа Цукерт.
— Бренди? — удивляется Мип и недовольно хмурится.
— Выпей! — снова командует госпожа Цукерт. — Оно успокаивает.
— Откуда здесь взялось бренди? — спрашивает Мип.
— Я думала, вы знаете, — отвечает госпожа Цукерт. — Господин Франк держит в кабинете бутылочку «Кутсиртье». Для клиентов.
— Но он же всегда… — Мип набирает в легкие воздуха. — Он же всегда запирает кабинет.
— Да, запирает, — соглашается госпожа Цукерт. — Но он дал мне ключи. А ты пей? — говорит она Анне, а потом обращается к Мип: — Отведите
Мип кивает. Видно, что она вот-вот взорвется.
— Слушаюсь, — в ее голосе звучит насмешка. — Неплохая идея. Анна, выпей бренди! А я пока вызову такси.
Болит, да еще как. Болит коленка. Ноющей, постоянной болью в суставе. Йод под повязкой кусается, а бренди жжет, разливаясь теплом в желудке. Она сидит рядом с Мип на заднем сиденье велосипедного такси. Оно трясется по улице, сопроводаемое криком чаек. Таксист — здоровенный детина с торчащими из-под кепки тронутыми сединой волосами и болтающейся на куртке металлической бляхой. Воздух пахнет автомобильными выхлопами, а утреннее солнце ближе к полудню заволокло облаками.
— Стоит ли беспокоиться? — спрашивает Анна.
— Из-за коленки? — спрашивает Мип.
— Нет, я о людях из бюро, которые роются в бумагах.
Мип устало вздыхает.
— Не знаю точно.
— Но ее ты не любишь? — спрашивает Анна.
— Кого?
— Ты знаешь кого. Госпожу Цукерт.
Мип оборачивается к Анне и чуть ли не улыбается.
— Нет, не люблю.
— И я тоже, — говорит Анна. — И чего такого особенного Пим в ней находит? — сетует она, не обращаясь ни к кому. — Мне, наверно, не стоит тебе говорить, но он сделал ей предложение.
Мип явно напрягается. И говорит:
— Да.
— Так ты тоже знаешь?
— Да.
— Значит, Пим сообщил об этом всем, кроме меня.
— Нет, он ничего об этом не говорил.
— Ах вот как. Значит, тебе она сказала. И наверное, с большим удовольствием. Фу какая гадость!
Мип поднимает выщипанные брови. Ее глаза — два голубых океана.
— Твой отец — очень хороший человек, Анна. Один из лучших, кого я знаю. Он, конечно, не идеален, с чем он и сам первым бы согласился. Но он очень многим пожертвовал ради других. Большим, чем ты знаешь. И нам не следует отказывать ему в крупице счастья. Так что если госпожа Цукерт ему в радость, не нам с тобой его упрекать. Советую тебе обуздать свой гнев. Твой отец заслуживает уважения.
— Как и память о моей маме, — уточняет Анна.
— Ты сама отказываешь ей в уважении, оскорбляя ее мужа. Неужели ты и вправду думаешь, что она бы хотела, чтобы он ради нее оставался несчастным и одиноким?
Анна, однако, не расположена отвечать на этот вопрос. Таксист нетерпеливо кричит что-то подвернувшемуся не к месту велосипедисту, и ему вторит автомобильный клаксон. Быстрая дробь дождя забарабанила по тенту. Анна отворачивается, пряча от Мип лицо и притворяясь, что слезы у нее на глазах выступили от боли в коленке. С чего бы ему быть несчастным и одиноким? Ведь у него есть живая и невредимая дочь.
Отец возвращается домой поздно.
— Анна, — говорит он с неподдельным испугом. Его голос так же тревожен, как взгляд. — Ты получила травму?
— Травму, — повторяет она, будто это слово имеет различные значения. — Да, травму, — отвечает она, захлопывает тетрадь и встает с плохо скрываемой гримасой боли. — Велосипед налетел на бордюр. Но это не важно. — Сунув тетрадь под мышку, она с деланной сухостью продолжает: — А важно то, что госпожа Цукерт сообщила мне о ваших планах. Так что позволь мне первой, — говорит она, добавляя иронию к абсурдности книксена на негнущейся коленке, — пожелать тебе счастья в твоей новой жизни.
— Анна! — взывает к ней отец. — Анна, давай немного поговорим.
Но Анна, чуть подпрыгивая, удаляется в свою комнату и захлопывает за собой дверь. Там она садится на край кровати, сжимая тетрадь и прислушиваясь: расстроенный отец стучит и зовет ее. Но она застыла без движения.
Так ты собираешься исключить его из своей жизни? — спрашивает Марго. На ней грязный свитер с лагерной звездой, составленной из желтых треугольников. Ее лицо съежилось, кожа обтягивает скулы, очки давно потеряны, а глаза выпучены, как у изголодавшегося животного.
— Это он исключает меня, исключает из своей жизни нас обеих.
— Пожалуйста, Анна! — повторяет отец. — Пожалуйста, открой дверь!
— Извини, Пим! — кричит ему Анна. — Я разделась!
Она слышит, что он очень раздражен. Огорчен ее сопротивлением и своей неспособностью его преодолеть.
— Я понимаю, — вздыхает он наконец. — Что ж, ладно. Тогда завтра. Мы поговорим с тобой завтра. Спокойной ночи, милая!
— Спокойной ночи! — отзывается Анна. А потом говорит Марго: — Она его захватила.
Захватила?
— Неужели ты думаешь, что такая женщина, как Хадасса Цукерт, позволит его памяти о тебе или маме помешать ее планам?
Ты думаешь, у нее есть планы?
— Ты что, глупа не меньше, чем мертва? — срывается Анна. — Она считает его своей собственностью. И хочет избавиться от любых следов его прошлой жизни.
Нет, нет! — Марго хмурится и слегка закатывает глаза. — Откуда тебе это знать?
— Можешь не сомневаться. С каждым днем Пиму все труднее вспоминать мамино лицо. Уже сейчас она для него просто образ со старой выцветшей фотографии.
Откуда тебе это знать?
— Да мне и самой с каждым днем все труднее вспоминать ее лицо. По-настоящему, в деталях. Как будто провожу ладонью по маминой щеке — а она живая.
Но на вопросы о границе между жизнью и смертью у Марго нет ответа, и, когда Анна поворачивается к ней, пространство на кровати, где сидела сестра, оказывается пустым. Ни одной морщинки на покрывале.