Аномалии личности. Психологический подход
Шрифт:
Следующий важный момент. Поскольку уяснение смысла (особенно в его предельных формах) не дается человеку прямо и непосредственно, то это уяснение (обнаружение) требует, во-первых, постановки специальной задачи – по точному выражению А. Н. Леонтьева, «задачи на личностный смысл» [137] – и, во-вторых, внутренней активности, направленной на решение задачи смыслооткрытия, смыслообнаружения, смыслопостроения.
Это, кстати, еще раз показывает, что смысл не всегда (не во всех своих явлениях, ипостасях) лишь тень от мотива, послушно меняющая в зависимости от него свои очертания и конфигурацию (что следует из леонтьевской формулы «каков мотив, таков и смысл»). Возможно иное понимание и даже оборачивание этой формулы, когда именно смысл задает конкретную конфигурацию мотивов (или, по крайней мере, ее оценку, отношение к ней), порождая при этом, в частности, и особую деятельность (особый строй деятельности), предметом которой становится решение «задачи на смысл», то есть выявление, осознавание личностного смысла происходящего. Обнаруживая себя в реальности, смысл всегда, по словам К. Г. Юнга,
137
См.: Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977.
138
Юнг К. Г. Ответ Иову. М., 1995. С. 111.
Итак, наряду с пониманием смысла как производного от предметной деятельности, как порожденного конкретными мотивами, целями, их соотношениями и перипетиями, можно предложить иное видение, при котором определенные формы смысла одновременно находятся как бы «над» деятельностью, являясь не ее тенью, а светом, в котором она получает свою личностную оценку. И в этом – втором – случае смысл остается, по природе, отражением, точнее, образованием, – отражающим, являющим, устанавливающим некое отношение, на этот раз между деятельностной активностью как таковой и тем, что ее превосходит, точнее, вмещает – бытием, временем, историей, вечностью [139] . Совместимы ли эти два («деятельностное» и «наддеятельностное») понимания?
139
Это не противоречит приведенному только что пониманию Юнгом смыслов как свидетельств из самих себя. Именно так, прежде всего, высшие («наддеятельностные») смыслы («сверхсмыслы» по Франклу) обнаруживаются, субъективно переживаются человеком, становясь опорами и путеводными звездами («личностными ценностями», о которых ниже).
На наш взгляд – да. К возможным уровням смысловой сферы мы подойдем вскоре, а пока, в самом первом приближении, так соединим эти подходы: действительность в постоянно меняющейся сложной среде с ее противоречиями, проблемами, конфликтами, борьбой за осуществление мотивов и целей, конечно же, порождает отчетливые и жизненно важные для нас смысловые образования, их системы с внутренними иерархиями и переходами. Но если мы видим (осмысливаем) себя лишь в свете этого рода образований, то можно ли (дается ли возможность) понять себя не как только делателя, борца, победителя, побежденного, преодолевающего (что, безусловно, очень важно), но и как человека, имеющего неразменную цену вне зависимости от решенных и не решенных им проблем, его побед и поражений?
Этот вопрос (могущий быть по-своему преломленным в душе каждого) порождает предельную форму «задачи на личностный смысл» – жажду сквозь привычную, пусть даже приносящую удовольствие и успех деятельность или – напротив – сквозь неудачи, тяготы, страдания, болезни обнаружить такой смысл, который обнимет происходящее, соединит части в целое не в масштабе отдельных, пусть крайне насущных деятельностей, а в масштабе всего пространства жизни и смерти. Не смиряясь с неотвратимостью конечного, человек ищет бесконечного, или иначе – ищет (жаждет) смысла жизни, неуничтожимого фактом смерти, или еще иначе – жизни, не обессмысливаемой смертью.
Само стремление к обретению такого рода смысла – вполне нормальное, более того – сущностное свойство человека (о чем уже говорилось в гл. I, § 2), другое дело, что путь к этому обретению, как правило, драматичен и при жизни принципиально незавершен. Он не дан, а задан. В этом плане предельный смысл всегда субъективно открывается не полностью, а с ощущением остатка чего-то, причем очень важного (может быть – самого важного), но недовыраженного, недопонятого, недопережитого, словно остающегося еще запечатанным, сокровенным, закрытым. Это «не-до», что не ухватывается, не дается («не-до-дается») до конца в руки, – феноменальное проявление самой ненасыщаемой из потребностей – потребности в осмысленности своего бытия, в обретении его общего высшего смысла [140] . Не деятельности только, которой я увлечен, не действия только, в завершении которого я столь заинтересован, но всей моей жизни в целом, в отношении ее к прошлому, настоящему, будущему, к самой вечности, без чего и смыслы конкретные, казалось бы – столь насущные, начинают блекнуть, вянуть, опадать.
140
Митрополит Антоний Сурожский утверждал, что в человеке есть пространство, которое может быть заполнено единственно только Богом (cм.: Антоний, митр. Сурожский. Беседы о молитве. СПб., 1996). При всем, казалось бы, специально богословском уклоне этой мысли она корреспондирует с обсуждаемым в первой главе исходным родо-видовым противоречием, с человеческой антиномией заведомой ограниченности, конечности, временности и – одновременно – безграничности, бесконечности, вечности. Сущностность, онтология этой антиномии порождает неизбывный зов к высшему, который и является психологической основой любой религии как (в переводе с латинского) «обратной связи» с чаемой
Причем раскрытие, ухватывание этого неухватываемого возможно, о чем говорилось неоднократно, только через внутреннюю работу самого человека, его переживания, уяснения, понимания. Смысл не есть внешняя вещь, которую надобно выбрать среди других. Он – еще раз – не дан, а задан как чаемое раскрытие связи жизненных отношений к вещам, миру и людям. Задача эта обращена к каждому из нас, ко мне лично, и никем иным, кроме как мной (с Божьей помощью – добавит верующий), выполнена, решена быть не может.
Обратим внимание читателя, что все эти, на первый взгляд столь абстрактные, далекие от жизни положения могут быть усмотрены или – по-другому – лежат в основе (в качестве механизма и принципа) множества совершенно повседневных коллизий, что можно наблюдать вокруг (равно и в себе) как при «нормальном», так и при «аномальном» развитии. Ниже в книге мы еще будем рассматривать некоторые варианты преломлений внутренних противоречий, приводящих к отклонениям личности, а пока, в качестве предварительного общего примера, оттолкнемся от хрестоматийного «в моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне». Далее, как известно, у Александра Блока следуют строки, которые могут соблазнить читателя, ведь речь там о «пьяницах с глазами кроликов» и согласии самого поэта с ними: «Я знаю, пьяное чудовище, ты право – истина в вине». Но не смущайтесь, читатель, – в стремлении к алкоголю, наркотикам в качестве одного из важных пусковых компонентов (верной приманки, сыра в мышеловеке) – обещание (надо ли говорить – тщетное) проникновения, прорыва, в обход скучной действительности, в метафизическое смысловое пространство (отсюда затасканное «in vino veritas»). Другое дело, что путь этот онтологически и психологически пагубный, в конце его – не истина, а ее муляж, пустота, кабальная зависимость от перерождающихся организма, психики и личности (подробно и поэтапно от этом – в гл. VI).
Так или иначе поиск сокровенного «ключа» может иметь разные траектории и жизненные маршруты, включая ложные, пустые. Твой «ключ» может (не только со злыми, но и с благими намерениями) быть кем-то подменен, или оказаться бутафорским, или легкомысленно потерянным, или проданным за внешние блага и т. п. И тогда сокровище остается неотомкнутым (что случается – увы – столь часто).
Но несмотря ни на что, пусть загнанное в подсознание, потопленное в вине, материальных заботах, утехах, тщеславии, – ощущение, подразумение в человеке чего-то его превосходящего, главного, сокровенного, неиссякаемая на то надежда (не гасимая до конца даже постоянством горьких разочарований) остаются неизбывными, что указывает на их отношение к самой сути, сущности, сердцевине человеческой натуры.
Как иллюстрация на эту тему – отрывок из книги А. А. Брудного: «Мир – это фрегат, говорит Мелвилл в заключении романа „Белый бушлат“, – который совершает плавание в исполнении тайного приказа, и мы являемся хранителем и секретного пакета, чье содержание жаждем узнать. В свое время И. А. Лихачев, вдумчиво и осторожно, как умел только он, оспорил мое толкование (и перевод) этой части текста „Бушлата“ – и безупречно доказал, что мы не сохраняем секретный пакет, как некие тайные стражи, нет, мы храним его как часть самих себя, неизведанную и действующую – или, быть может, только способную к действию, к реализации, то есть существующую как возможность. Вскрыть пакет нам не дано, но думать о том, что он скрывает, – наше право и даже долг» [141] .
141
Далее, словно реплику в сторону, – читателю доверительно от себя лично, – Арон Абрамович добавляет: «Во исполнение этого долга я и пишу свою книгу» (Брудный А. А. Пространство возможностей. Введение в исследование реальности. Бишкек, 1999. С. 380). Эта книга оказалась одной из последних в творчестве замечательного отечественного мыслителя (1932–2011).
Поправка, предложенная, по словам Брудного, И. А. Лихачевым, действительно крайне важна: «секретный пакет» (прикровенный смысл) нами не просто охраняется (храним) и мы тревожимся, любопытствуем о его содержании и сохранности (или легкомысленно забываем о них). Он – часть наша, причем неотъемлемая, неизбывная (вероятно – главная). Лишь тогда психологически понятно (внятно) действие того, что в экзистенциальной философии обозначено как «зов», как нечто, слышимое во мне и – одновременно – находящееся вне, надо мной [142] . Ведь нужен тот, кто (уже) ждет и слышит. Поэтому, сместившись на полюс субъекта, не точнее ли говорить «отзыв», можно и ударение поменять – «отзыв»: мы отзываемся на то, что нас отзывает, что распознаем в себе как «зов». Сама пеленгация сквозь все шумы, помехи, расстояния возможна потому, что посланная частота (волна послания) хоть в чем-то совпадает с уже имеющимся эталоном (диапазоном приемника, его настройкой), и в этом плане «отзыв» как готовность и предчувствие раньше самого «зова» [143] .
142
См.: Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1996.
143