Аномалии личности. Психологический подход
Шрифт:
Иное дело – личность. Здесь основная плоскость движения – нравственно-ценностная. Личность в узком понимании (ядро личности) – это не способ осуществления позиции, а сама позиция человека в этом сложном мире, которая задается системой общих смысловых образований*. Лишь в более широком понимании (включая характер) – это динамическая система смысловых образований, опосредствующих ее главных мотивов и способов их реализации. Не случайно поэтому личность, ее ядро могут контрастировать с характером в уровне своего развития и качества; известно, что можно встретить «хорошего человека» (нередкое житейское определение личности) с плохим характером (скажем, вспыльчивым, недостаточно сдержанным) и, напротив, негодяя с прекрасным характером (уравновешенным, покладистым, сильным).
Сказанное ни в коей мере не умаляет роли и значения характера. Старая мудрость «Посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу» имеет глубокий психологический смысл, ибо привычки ребенка, его характер – это реальные «кирпичи», из которых строятся затем такие важнейшие психологические образования, как стиль действия, манеры общения с другими, способы
Говоря о смысловых системах личности, не лишне еще раз напомнить, что речь идет, в известном плане, о сверхчувственных образованиях, которые, следовательно, не являются непосредственными данностями, и их исследование предполагает систему лишь косвенных индикаторов, гипотез, способов верификации и т. д. Качество сверхчувственности представляется некоторым авторам в отношении личности слишком отвлеченным, субъективистским и сугубо идеалистическим [187] , на деле же речь идет о хорошо известном феномене. «Со времени своего возникновения, – констатирует Б. С. Грязнов, – наука постоянно вынуждена решать, казалось бы, тривиальный вопрос: существуют ли объекты, знанием о которых она является, а если существуют, то как они существуют…» [188] Что касается собственно психологии личности, то, как справедливо замечает В. Г. Норакидзе, исследователи, работающие в этой области, «давно пришли к общему мнению, что прямое наблюдение свойств личности невозможно (они непосредственно не даны). Считается, что свойство – это определенного рода гипотеза, без которой невозможно понять характерные для деятельности индивида устойчивость, стабильность и последовательность» [189] .
187
См., напр.: Додонов Б. И. О системе «Личность» // Вопросы психологии. 1985. № 5. С. 37.
188
Грязнов Б. С. Логика, рациональность, творчество. М., 1982. С. 13.
189
Норакидзе В. Г. Свойства личности и фиксированная установка // Вопросы психологии. 1983. № 5. С. 130.
Исходя из этого личностное (а значит, и смысловое) привычно рассматривается как нечто сугубо субъективное, изменчивое, непостоянное. Между тем само по себе наличие в каждом тех или иных смысловых образований уже можно признать всеобщим, фундаментальным и, значит, объективным фактом человеческой жизни. Пусть смыслы при этом доказуемы не приборами, измеримы не в граммах, децибелах, вольтах, омах, джоулях, герцах и других физических единицах. Однако вполне определенные способы фиксации, обнаружения здесь тоже есть – воздействие, свидетельство, жертва, поступок, да и именные параметры и отношения присутствуют в изобилии – шекспировские страсти, толстовские образы, тургеневские девушки, чеховские интеллигенты и т. п. [190] Смыслы, при всей их личной неповторимости, вовсе не заперты внутри их непосредственного носителя, не сделаны на раз, но умопостигаемо доступны другому, всем, всегда (не «периферия», а «центр»).
190
Напомним читателю, что Вольт, Ом или Герц – почтенные ученые мужи, сумевшие ухватить и зафиксировать до них не ухватываемое и не фиксируемое, поэтому их фамилии и стали (с маленькой буквы) единицами измерения. С Шекспиром, Толстым или Чеховым сходное – они тоже ухватили до них не ухватываемое, дали описания, фиксации, которыми, как в вольтах, омах или герцах, измеряются теперь переживания и смыслы. В ХХ веке подтянулись к этому ряду и психологи, так что широкая публика все чаще говорит о фрейдистских оговорках или юнгианских архетипах как о чем-то зафиксированном и объективном.
Возьмем, например, любовь, уже рассмотренную нами в главе I как сущностное свойство человека [191] . Число попыток описать смысловой поток любви бесчисленно и множится от века к веку. Чуть ли не большая часть поэзии, литературы, искусства вообще посвящена этим непрекращающимся попыткам доказательств одного (поэта, писателя) всем (людям, человечеству): сегодня и сейчас он – один во всей Вселенной – должен, наконец, окончательно и в полноте раскрыть, засвидетельствовать от переизбытка узнанного (больше некому – прежние свидетельства устарели, остыли, неточны и т. п.). Казалось бы, о какой фиксации, стабильности, единстве может идти речь, когда у каждого вроде бы свое, непохожее на другого?
191
См.: Братусь
Но из какого бы края, народа мы бы ни слышали эти, как многим кажется – сугубо субъективные и произвольные свидетельства, каким бы языком и размером они ни были бы выражены – все они, по внутренней сути, об одном, описывают единую местность, помещение, обстановку и детали даже, ну разве кто-то назовет подножие ковром, а кто иной – циновкой, один скажет – одеяние, другой – одежда, один – милосердие, другой – сострадание. Все это словно варианты перевода с некоего оригинала, неизбежное привнесение вкусов, взглядов, темперамента переводчика и толкователя. Однако самое поразительное даже не в этом, а в нашем понимании их понимания, в нашем узнавании их узнавания: да, – говорим мы, – как правильно и точно. Или – нет, совсем не то. Но кто, как и когда в нас заложил, запрятал этот эталон, сравнение с которым позволяет видеть отклонения, этот чуткий камертон, в сравнении с которым слышна фальшь?
Этот феномен узнавания – согласитесь – удивителен. (Мы уже говорили о нем, рассуждая о «зове» и «отзыве».) Ведь узнать можно лишь то, что как-то знал раньше, изначала. Еще немного, и мы придем к психологическому оправданию анамнезиса Платона. Но нам сейчас важно, что множество людей разных племен и народов, друг друга не знавших (и не читавших), живущих в совершенно разных условиях, не слыхавших ни что такое анамнезис идей, ни кто такой Платон, испытывают практически одно и то же (или – сделаем уступку – сходное в главном), входя туда, где не были ни разу, как в некогда покинутое место, оставившее боль и память сердца. И неслучайно сердце сразу узнает (не разум) и возликует возвращению в дом, куда всегда стремилось и о котором чаяло всегда.
Могут возразить, что полнота этого «возвращения» («восхождения») весьма, как мы знаем, маловероятна, поскольку на пути подстерегает столько ловушек, тупиков, отклонений, наконец, ложных форм любви: симбиоз, реванш, удушение в объятиях, самоутверждение и т. п. В этом плане воплощение смысла любви всегда остается мерцающим, эксцентричным, смещенным по отношению к большинству, к видимым привычным проявлениям, навязываемым массовой культурой мишуре и внешним штампам, которые при всей их распространенности, принятости, притягательности, соблазнительности оставляют, однако, явное ощущение ущербности и пустоты [192] . Но, опять же, само это ощущение промаха подразумевает наличие представления (пусть часто смутного) о цели, мимо которой прошли, подразумевает эталон, или, как сказал бы Декарт, – «идею совершеннейшего» [193] .
192
«Любовь, – писал А. П. Чехов, – это или остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь».
193
«Декарт первым делом замечает, что „я“ – существо конечное и несовершенное. Только конечное и несовершенное существо способно сомневаться, ошибаться, испытывать аффекты, стремиться к чему-то и вообще изменяться во времени. Но в сравнении с чем дух сознает себя конечным и несовершенным? Должно быть, рассуждает Декарт, в духе имеется идея некой бесконечной и совершенной вещи и, руководствуясь этой идей – эталоном, дух судит о степени совершенства воспринимаемых или конечных вещей. Идея конечного и совершенного вообще не могла быть образована иначе как из идеи бесконечного и совершеннейшего» (Майданский А. Д. Декарт и Спиноза о природе души. В сб.: Психология и философия: возвращение души. М., 2003. С. 77).
Здесь мы вплотную подходим к вопросу об онтологизации смысла (по крайней мере, его предельно обобщенных идеальных форм). Деятельностный подход вряд ли даст в этом плане позитивный ответ, ибо смысл здесь вторичен по отношению к деятельности и даже в некоторых исследованиях рассматривается как «квазиобъект, замещающий в структуре личности ее действительные жизненные отношения» [194] . Идеальное содержание вслед за философской немецкой классикой понимается в этом взгляде как снятое материальное. Подход не только возможный, но и оказавшийся весьма продуктивным в отечественной психологии; так, несомненной заслугой школы деятельности стало экспериментальное доказательство, показ механизмов этого снятия в психологическом плане.
194
Леонтьев Д. А. Психология смысла. М., 1999. С. 127.
Собственно, вся, например, теория (школа) поэтапного формирования умственных действий П. Я. Гальперина посвящена планомерной организации перехода «материального» в «идеальное». Петр Яковлевич так часто цитировал следующий марксистский тезис в своих лекциях и семинарах, что я со студенческих лет запомнил его: «Идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в голову и преобразованное в ней». И действительно, при определенных условиях можно эту «пересадку» произвести, что было доказано множеством ярких исследований данной школы. Казалось бы – типичный образчик и доказательство материалистического (более конкретно – деятельностного) детерминизма, возникновения идеального без всякой метафизики и телеологии (не говоря уже о теологии). Однако ведь и тут подразумеваются наперед заданные свойства и параметры идеального продукта, которые надобно формировать. Некий эталон, образ, образец, следовательно, представлен (вперед поставлен), предшествует (пред-шествует) самому формированию.