Аномалии личности. Психологический подход
Шрифт:
Ясно, что при последовательной реализации такого подхода, выходящего (претендующего выходить) на категорию жизни, одними «взаимосвязями явлений материального мира» или «физикой» не обойтись. Нужна «метафизика», умозрения, апеллирующие к сверхчувственным образованиям и понятиям – добро, красота, вера, любовь, ответственность. С. Л. Рубинштейн – единственный из признанных психологов советского периода, кто начал (пусть и «в стол», для себя и потомков) это поприще. Л. С. Выготский, ушедший из жизни в 37 лет, – не успел. Можно только предполагать, что он сумел бы показать, как сверхчувственное в психологической жизни соотносится с чувственным, идеальное с материальным, ценностное с потребностным. Наверное, это была бы, как он писал в 1929 году со ссылкой на Полицера, «психология в терминах драмы» [156] . Или в терминах другого, еще более почитаемого им жанра – трагедии: «Трагическое как таковое вытекает из самих основ человеческого бытия, оно заложено в основании нашей жизни, взращено в корнях наших дней. Самый факт человеческого бытия – его рождение, данная ему жизнь,
156
Выготский Л. С. Конкретная психология человека // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1986. № 1.
157
Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1987. С. 126.
Деятельность как таковая не нуждается для описания в терминах драмы, тем паче – трагедии. Эти понятия избыточны для нее. Она может быть осуществленной или неосуществленный, успешной или неуспешной, развернутой или свернутой и т. п. Драмой и трагедией (равно пьесой и фарсом) может быть только жизнь человека, проистекающая из его «отданности двум мирам» [158] .
Справедливости ради надо отметить, что А. Н. Леонтьев был не единственным, кто усматривал в «словоцентризме» главный недостаток позднего Л. С. Выготского. Сходное мы читаем, например, у А. В. Брушлинского, десятилетия уже спустя после высказываний Леонтьева: «Если субъектно-деятельностная концепция, – писал Брушлинский в 1998 году, – исходит из того, что в начале было дело, то для теории Выготского в начале было слово (хотя он иногда будто бы не соглашается с этим положением из Библии). Гипертрофия (абсолютизация) средств и прежде всего словесных знаков как главных и даже единственных оснований психического развития человека уводит в сторону от теории (изначально практической) деятельности…» [159]
158
Это определение психолога Выготского звучит словно рефрен (эхо) строк поэта Ф. И. Тютчева:
О, вещая душа моя!О сердце, полное тревоги,О, как ты бьешься на порогеКак бы двойного бытия!..Так, ты жилица двух миров…159
Брушлинский А. В. Деятельность и опосредствование // Психологический журнал. 1998. № 6. С. 123.
Это, по сути, полное совпадение критики у ближайшего ученика Выготского и у постоянного оппонента последнего (каковым открыто ставил себя Брушлинский) весьма примечательно, поскольку говорит о единстве (и глубокой интериоризации) тех марксистских оснований, на которых в обязательном порядке строились все школы советского периода и которые вели к умалению роли индивидуального сознания, слова, личного переживания.
Можно ли, однако, и сегодня по-прежнему проходить мимо идей, тенденций, фактов, представлений, феноменов, которые не укладываются в марксистские (шире – материалистические) трактовки, но свидетельства, описания которых мы находим с незапамятных времен?
Возьмем для примера лишь ту особую значимость, которая всегда придавалась слову как имени. «Древняя шумерская традиция, – читаем мы у А. И. Шмаиной-Великановой, – говорит о „ме“ человека, то есть о том, что, собственно, есть он сам… Так же понимает „шаму“, славу или имя человека более поздняя аккадская традиция. В Ветхом Завете мы видим, что узнать имя, понять, как зовут, и понять, что это, – одно и то же. Адам дает всем зверям имена. Бог подводит к нему безымянную тварь, а уходит уже не вообще кто-нибудь, а лев…» [160]
160
Шмаина-Великанова А. И. О самопознании // Цельность человека: дух, душа, тело. М., 2010. С. 4.
Митрополит Антоний Сурожский писал: «Согласно утверждению, которое мы находим как в самой Библии, так и в окружающей Библию традиции, имя и личность таинственны, если имя это произносит Бог. Если мы хотим представить себе все значение имени для личности, которая его носит, может быть, допустимо сказать, что это то имя, то державное творческое слово, которое произнес Бог, вызывая каждого из нас из небытия, слово неповторимое и личное, ни с чем не сравнимое, которое связывает каждого из нас с Богом» [161] .
161
Антоний, митрополит Сурожский. Труды. М., 2002. С. 291.
При таком понимании, возвращаясь к коллизии «секретного пакета», – у последнего есть вверивший, вручивший, поручившийся и, следовательно, есть как действительность пространство, в котором данное поручение (дар, надежда, возможность, упование)
Подобного рода смыслы, которые вслед за Франклом можно назвать «сверхсмыслами» или – используя наше предложение – наддеятельностными, играют особую роль (миссию), без которой (и это крайне важно понять) невозможно и продуктивное развитие нижележащих, собственно деятельностных, повседневных индивидуально-психологических смыслов.
В качестве некоторой аналогии приведем описание С. Л. Воробьевым одного из экспериментов на креативность мышления: «В 1960-м году, когда я учился на первом курсе философского факультета МГУ, на лекции по общей психологии Н. Ф. Талызина предложила нам две задачки на нестандартность мышления, видимо, чтобы уяснить себе, с кем имеет дело. Условие первой: из шести спичек построить фигуру, состоящую из четырех равнобедренных треугольников со стороной в спичку; условие второй: нарисовать четыре точки так, чтобы образовался мысленный квадрат, и провести между ними три прямые линии таким образом, чтобы все точки оказались соединены между собой, а полученная таким образом кривая вернулась в исходную точку. Мы разочаровали Нину Федоровну: из 90 человек потока задачки решили, кажется, двое. Стол и лист бумаги с квадратом задавали нам установку на плоскостное, двумерное решение; в первом случае нужно было „всего лишь“ выйти в третье измерение и построить пирамиду, во втором – выйти из-под гипноза квадрата за его пределы и вписать квадрат в треугольник… Без выхода в „третье измерение“ задачи подобного рода (и в частности, проблема человека) решения не имеют вообще» [162] .
162
Воробьев С. Л. Онтологические образы психологии / Начала христианской психологии. Учебное пособие для вузов. М., 1995. С. 87.
Исходя из этой аналогии метафизическое пространство становится необходимым условием (механизмом, опосредствующим звеном, рычагом) осуществления, удержания, уяснения не только отвлеченных, экзистенциальных, но и вполне «земных» задач, поскольку являет (заявляет) третье, вертикальное измерение, с высот которого впервые открываются (могут открыться) качественно новые смысловые связи, отношения, способы решений. И тогда вдруг оказывается, что далеко не всегда верно, будто «кратчайшее расстояние между двумя точками поверхности – прямая линия». Часто (и все чаще) бывает так, что кратчайший (оптимальный) путь от A к B пролегает через точку C, вынесенную Бог знает как высоко от линии A – B; а между A и B если и возможна прямая линия, то она, скорее всего, ничего не соединяет… [163]
163
Воробьев С. Л. Онтологические образы психологии / Начала христианской психологии. Учебное пособие для вузов. М., 1995. С. 101.
В качестве дополнительной пояснительной аналогии можно напомнить читателю и образ, который дал Л. Н. Толстой при обсуждении картины Н. К. Рериха «Гонец» (см. § 2 гл. I). Из этого образа также следует (см. прилагаемую там схему), что в реальных жизненных контекстах очень часто, чтобы попасть из A в B, надо ориентироваться, править на точку C, отстоящую и от A, и от B.
У Толстого, правда, речь о плоскостной динамике, противостоящей сносящему течению жизни, и для того, чтобы найти подобие необходимости выхода в вертикальное измерение, можно воспользоваться примером современной спутниковой навигации, услугами которой ныне пользуются не только все транспортные системы, но и миллионы рядовых автолюбителей, туристов, пешеходов. Точка C, определяющая здесь маршрут между A и B, состоит из сделанных учеными хитрых электронных приборов. Они находятся в специальных спутниках, которые с помощью ракет запущены в космос и уже оттуда направляют земные маршруты. Понятно, что в нашем случае, продолжая последнюю аналогию, надо говорить не о материальном космосе и вращении спутников слежения и связи на околоземных орбитах. Речь о космосе в таких значениях этого древнегреческого слова, как мир, красота, гармония, свет. Или близко к античной философии, где космос – категория живого высшего порядка (в противопоставлении хаосу) [164] . И в таком космосе действуют уже не ракеты, не научные приборы, а сущностные атрибуты, как неизменные спутники и навигаторы человеческого бытия (бегло представленные в гл. I): Ответственность, Вера, Любовь, Свобода, Творчество и другие. Соединяясь, сопрягаясь, взаимодополняя, они образуют (отражают в нас) умопостигаемую инстанцию, исходя, соотносясь с которой только и можно в целостности увидеть, оценить, понять человеческие судьбы и маршруты.
164
См.: Лызлов А.В. Психология до «психологии». От Античности до Нового времени. М., 2018.
Является ли эта инстанция персонифицированной, вне нас сущей, или речь только об особой внутриличностной констелляции, возникающей и исчезающей вместе с нами? Вопрос, повторяемый и тревожащий человека во все времена, нашедший столько выражений в философии, литературе – и в прозе, и в поэзии. Вот, например, строки, написанные более ста лет назад И. А. Буниным:
Есть ли тот, кто должной мерой меритНаши знанья, судьбы и года?Если сердце хочет, если верит,Значит – да.