Аномалия
Шрифт:
В Исландии профессор никогда раньше не был и хотел бы посмотреть если уж не на сам город, то хотя бы на аэропорт, который обычно городу чем-то соответствует.
– Хотя бы ноги разомнем. Сидеть устал, – сказал Кошарски.
– Не получится, – возразил старший агент ЦРУ. – Мы из самолета выходить не будем. Официально нас нет на борту. Никто, конечно, придираться не вздумает, тем не менее лучше нос не высовывать. Посторонние взгляды могут быть разными.
– Еще посадки будут? – поинтересовался Фил.
– Следующая уже в Польше.
Профессор посмотрел через левое плечо между двумя креслами. В задних рядах так и сидели люди в черной униформе.
– А наши попутчики, их тоже нет на борту?
– Их тоже нет, – согласился Джонс. – Их нет даже в большей степени, чем нас с вами, потому что мы в гражданской одежде, а вы даже не вооружены.
– Значит, попутчики до самой Польши…
– Это не попутчики. Это наша группа поддержки.
– Коммандос?
– Типа того. Отряд специального назначения
– В чем положиться? – не понял профессор. – Помнится, вы собирались взять с собой другую группу поддержки.
– Другую? У меня нет другой группы поддержки. – Джон Джонс смотрел честно, и голос его звучал предельно искренно.
– Да. Речь шла о людях, которые что-то понимают в аукционах и имеют полномочия на оплату крупных счетов.
– А кто вам сказал, профессор, что мои коммандос не из таких? Почему вы считаете их не способными к интеллектуальной работе?
– Мне показалось, что они больше привыкли работать оружием и кулаками, чем головой. Впрочем, я допускаю, что и головой они тоже умеют бить хорошо.
– Это вы напрасно так. Впрочем, одно другому не всегда мешает. Моя группа специального назначения способна на многое, и без нее наше предприятие обречено на провал. Кстати, командир и трое его бойцов в свое время с отличием закончили Гарвард. А это, как вы знаете, не всем интеллектуалам дано. Я не думаю, что в вашей лаборатории много таких выпускников Гарварда. Как и простых выпускников того же Гарварда… Да и у других спецназовцев, кстати, хорошее университетское образование. Что почти никогда не мешает им быть великолепными бойцами. Бойцами без предрассудков, что при нашей работе очень важно.
– Есть у нас пара человек из Гарварда… – задумчиво сказал профессор и отвернулся к иллюминатору, словно сильно чем-то там, за стеклом, заинтересовался.
Самолет уже шел на посадку…
Как ни странно, но профессор Кошарски, на протяжении многих лет с увлечением работая над созданием оружия, которое в идеале своем должно было многократно превзойти по своей поражающей мощи и по площади поражения даже оружие ядерное, никогда не считал себя человеком кровожадным и вообще воинственным. Он даже не любил смотреть спортивные соревнования по тем видам спорта, где насилие ставилось во главу угла – различные силовые единоборства, и даже хоккейные матчи, – потому что редкие матчи обходились без драки на льду. Драки хоккеистов, как и поединки боксеров, казались Филу чем-то диким и противоестественным, явлением, альтернативным высокому интеллекту ученого человека. Более того, он всегда относился к этим парням из коммандос и всем им подобным с явной неприязнью как раз по той причине, что они, в понятии профессора, были всегда готовы на непосредственное насилие, на насилие как проявление собственной силы и ярости, агрессивности, как проявление стремления уничтожить все, что имеет собственную, противоположную точку зрения. И только сейчас, услышав от старшего агента ЦРУ об образованности этих парней, отчего-то вдруг сравнил себя и своих сотрудников с ними и подумал, что дело всей его жизни, такое увлекательное и сложное, практически мало чем отличается от дел этих коммандос.
Думать так для Фила Кошарски было неприятно, потому что он понимал простую истину. С восприятием возможности парней из коммандос тоже быть образованными людьми он не коммандос до себя поднимал – он сам опускался на уровень грубых коммандос, и при этом сравнении невольно вспоминались многочисленные беседы с пастором Рокуэллом Колем, погибшим так трагически только потому, что увидел человека, желающего проникнуть в дом Кошарски. Об этом инциденте думать было больно, но не думать нельзя, да и как-то не представлялся отец Рокуэлл уже ушедшим из жизни человеком. Ум понимал, что Коля больше нет, а сердце этого понимать не желало. Наверное, пастору нестрашно было уходить, потому что он верил в Бога и приготовил себя к встрече с Ним. Всей своей предыдущей жизнью приготовил. Фил Кошарски, что уж греха таить, сам не умея быть человеком верующим, многократно ловил себя на том, что завидует пастору, его убежденной вере, и в глубине души к вере все-таки тянется. Осознавать и принимать это профессору помогала привычка к анализу. Он умел анализировать не только физические и метеорологические процессы, но и процессы собственной мысли и собственных чувств, и потому всегда мог оценить себя здраво и без прикрас, хотя, как все люди, легко прощал себе собственные недостатки, которые в других людях казались ужасными. И эти здравые оценки, полученные в результате анализа чувств, говорили, что профессор все-таки хотел бы быть человеком верующим, – так на него влиял пастор, и, возможно, вскоре Кошарски начал бы посещать церковь. Не хватило немного, может быть, нескольких бесед и нового предложения отца Рокуэлла посетить воскресную службу. От нового предложения Кошарски, скорее всего, не отказался бы. Собственная убежденность людей умеет убеждать их собеседников. С этой старой истиной нельзя не согласиться.
Сейчас ситуация, конечно, изменилась, и Фил, скорее всего, в церковь не пойдет. Хотя полной уверенности в этом он не ощущал. И даже мелькала где-то в глубине души совершенно противоположная
Несколько раз во время неторопливых вечерних бесед за шахматной партией или за чаем, в темах, которые как-то сами собой возникали, развивались, продолжались или прерывались, в зависимости от обоюдного интереса к самой теме, поднимался разговор и об ответственности человека за то, что он делает и как живет. Естественно, это были только общие беседы, не касающиеся конкретно чьей-то работы, и тем более работы профессора, поскольку работа эта принципиально не могла быть предметом публичного обсуждения. Тем не менее пастор Коль всегда твердо и однозначно придерживался собственной позиции.
– Как-то мы привыкли считать так, что все вокруг грешны, а мы сами из всех грешников наиболее безобидные. Это удобная позиция. Кстати, всему нашему протестантскому миру свойственная. И современная жизнь так устроена, что мы всегда стараемся найти для себя наиболее удобную, наиболее комфортную позицию. И когда находим ее, держимся за место и состояние, и не приведи Господи, если кто-то попытается вывести нас из этого состояния. Такого человека стоит пожалеть. Мы его уничтожить готовы и будем всеми средствами стремиться уничтожить. Не смей лишать нас нашего комфорта! И не замечаем, что нарушаем этим все заповеди Господни. Мы не видим своего состояния и все делаем, чтобы не нести ответственности за свои поступки. Состояние страуса, засунувшего голову в песок. Если ничего не видит, значит, и не страшно. А должно быть страшно. Страшно после смерти пред Господом предстать. Страшно за вопросы, которые нам зададут и на которые мы ответить вразумительно не сможем.
– Мы и сейчас не можем вразумительно ответить на вопросы, как и зачем живем, что хорошего делаем, а что плохого, – в тон священнику сказал тогда профессор Кошарски. – Вам, верующим, хорошо, вы молитесь, и этим хотя бы внутренне, хотя бы для себя, очищаетесь.
– Имеется в протестантизме и такое течение, – согласился пастор Коль. – Есть у нас священники и даже богословы, готовые всякого, постоянно посещающего службы, не забывающего молиться и читать Святое Писание дома, относить чуть ли не к святым. Боюсь, что мои коллеги сильно заблуждаются. Господь судить нас будет не по молитвам, а по делам. Молитвы лишними тоже никогда не бывают, но если они расходятся с делами, сколько ни молись, это будет лицемерием перед лицом Всевышнего. А он видит все, он даже мысли наши слышит. Грех в мыслях – грех точно такой же, как грех в поступках, потому что мысль материальна. Я только спрошу свою собаку, дать ли ей вкусненький кусочек, у нее слюна выступает. Слюна только от одной мысли. А когда мы в мыслях грешим, это тоже действует в каких-то других, невидимых нам уровнях. И Господь видит это. Он будет спрашивать нас за каждое наше праздное или лживое слово, за каждый поступок, за каждую мысль. Добрые дела на одну чашу весов лягут, недобрые на другую. И что в итоге перевесит? Не зря Иисус говорил, что немногие войдут в Царствие Господне. Чем питал ты душу свою, чем питал ты души других людей, что ты говорил о них, все то же самое получишь и о себе услышишь. И потому за всем, что делаешь, за всем, что думаешь, следить необходимо тщательно. Разные мысли всегда будут в голову забираться. Лукавый не дремлет и не желает допустить праведности человека. И потому только на Господа надо уповать и у Него искать защиты от лукавого. А Господь защитит только тех, кто Дух Его поддерживает. Не будет Господь вступаться за того, кто зло творит.
Эта беседа с пастором Колем вспомнилась вовремя, и вспомнилась так явственно, словно состоялась пару часов назад. И потому сейчас, после трагической гибели отца Рокуэлла, показалась его завещанием. И такое завещание словно бы предостерегало от взаимодействия со старшим агентом ЦРУ Джоном Джонсом и его людьми. Которые к работе относятся «без предрассудков», как, видимо, и сам Джонс. Но как выйти из сферы влияния Джонса, профессор Кошарски не представлял. Более того, несколько фраз, оброненных старшим агентом ЦРУ, явственно давали понять профессору, что ЦРУ знает о нем много, и знает в том числе о его авантюре с приписыванием сложившейся в России климатической обстановки собственным разработкам по проекту «Жара». Фил Кошарски только один из всех полностью знал практическую стоимость своего проекта. Ну, частично знала это и профессор Троицки. Но она была, как говорится, в одной упряжке с Кошарски. Реализация проекта создает, может быть, одну сотую процента того, что творится сейчас в России. Однако похоже было, что и старший агент Джонс знал это же и несколько раз намекал на свои знания. Доказать что-то с цифрами в руках он не мог, это Кошарски осознавал. Но поднять скандал и бросить на профессора тень в случае особой несговорчивости Кошарски – это было вполне реальным развитием событий. А такая тень может оказаться в состоянии повлиять на дальнейшее финансирование проектов направления, которым профессор руководил. И потому со старшим агентом следовало быть осторожным, не вступать в открытую конфронтацию, но и не дать втянуть себя в какую-нибудь авантюру. Хотя, кажется, он уже втянул. Иначе как можно назвать эту поездку в Польшу в компании с коммандос…