Аномальная зона

Филиппов Александр Геннадьевич

– Это вы про старые собрания сочинений Ленина говорите, – полыхая внутри себя от ярости на уфолога-правдолюба, вынужден был оправдываться Марципанов. – А есть новое издание, самое полное… – А сам подумал: «Вот сволочь, достал своим Лениным! Таких гадов и впрямь надо в лагерях гноить» И вслух: – Впрочем, это не важно. Важно, что народ наш должен петь не блатной шансон, а прекрасные чистые песни. Помните, как у Окуджавы? «Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!»

– А вот это противоречит принципу разобщения спецконтингента… – скрипучим голосом вставил вдруг Клямкин.

Эдуард Аркадьевич заиграл желваками. Он поднялся во весь рост и пророкотал хорошо

поставленным командирским голосом:

– Отставить р-разговоры!

Замполита как ветром сдуло со стула. Он вытянулся по стойке смирно. Студейкин тоже застыл с раскрытым было ртом.

– Слушай приказ! – грохнул кулаком по столу Марципанов. – Немедленно приступить к созданию лагерной художественной самодеятельности. Руководитель – осужденный Студейкин. Замполиту подполковнику Клямкину выделить помещение для репетиций, обеспечить музыкальными инструментами спецконтингент. Предложения по репертуару представить мне в письменном виде завтра. Первый концерт – через неделю. Ясно?

– Так точно! – в один голос выдохнули Клямкин и Студейкин.

Эдуард Аркадьевич глянул на них сурово:

– То-то же! – а потом скривил губы досадливо. – Распустились совсем! Расслабились! Простейшие демократические преобразования не можем произвести. Сталина на вас нет!

7

На следующий день заключённым на треть снизили нормы выдачи табака, чая, а сахар – кусочек пилёного – полагался отныне только тем, кто перевыполнил норму выработки. Лагерь глухо зароптал. Агентура завалила оперчасть сообщениями об антисоветских высказываниях как отдельных зеков, так и прозвучавших в ходе бесед целых групп осуждённых.

Подполковник Иванюта – большой, грузный, едва втиснувший живот в пространство между стулом и приставным столиком в кабинете Эдуарда Аркадьевича, дыша свежим перегаром, читал ему выдержки, перебирая листочки в папке с надписью на обложке «сов. секретно»:

– Из третьей бригады источник доносит. Вечером после отбоя заключённые К-47, М-12 и Ю-52, лёжа на нарах, ругали советскую власть, говоря, что у неё вечные трудности, жрать всегда нечего, а вкалывать заставляют по полной программе. В первой бригаде заключённый Ш-980, получив урезанную порцию махорки, швырнул её в лицо ларёчнику, крича, что в следующий раз бросит её в бесстыжие глаза начальника лагеря. В той же бригаде на ужине зеки возмущались тем, что каша жидкая, и пообещали, что кинут в котёл повара для навара. Кроме того, в оперчасть обратился заключённый К-89, заявивший, что блатные договорились между собой убить его на рабочем объекте – лесозаготовках, и съесть, а вохре сообщить, что пропавший ушёл в побег. Нами были приняты меры оперативного реагирования по изоляции допустивших антисоветскую агитацию и пропаганду заключённых в бараке усиленного режима, в карцере, однако протестные настроения среди спецконтингента растут…

– И будут расти! – отрезал Марципанов. – Что ж вы хотите? Заключённые абсолютно правы. Норму выработки оставили прежней. Как там у нас говорят? Сначала дай положняковое, потом требуй. Гибче надо быть, товарищ подполковник! Работать с учётом складывающихся реалий!

– Им только слабину дай – на шею влезут, – буркнул Иванюта. – Так и до бунта недалеко.

– До бунта мы их доведём, если кормить перестанем. На сколько дней у нас продовольствия осталось? На месяц, на два? А между тем именно вы, как заместитель начальника по оперработе, отвечаете за снабжение лагеря всем необходимым через агентурную сеть на Большой земле. И эта работа провалена! А ваши сотрудники бегают по бригадам и собирают всякую дрянь, сведения, не представляющие

никакого интереса. Советскую власть, вишь ты, зеки ругают… Так другой-то над ними власти и нет! А чем вы им через пару месяцев, когда жратва кончится, глотки заткнёте?

– Пулей, если потребуется! – упрямо гнул своё подполковник.

Эдуард Аркадьевич встал, вышел из-за стола, зашагал по кабинету из угла в угол, нервно пыхтя дедовой папиросой.

– Да поймите вы, с помощью штыков можно захватить или удержать власть, но усидеть на их острие крайне затруднительно! – в сердцах пытался он вразумить Иванюту.

Тот – красный, набычившийся – молчал.

– Можно, конечно, перестрелять весь спецконтингент, что вы наверняка с удовольствием готовы исполнить! – напирал Марципанов. – А сотрудники лагеря, их жёны, дети? Их тоже в расход? Всё равно ведь голодной смертью умрут. Не лето красное впереди, а сибирские морозы, зима…

– Что ж делать-то? – подал голос наконец подполковник.

Эдуард Аркадьевич затушил в золотой пепельнице папиросу, вернулся на своё место за столом, успокоился. Спросил буднично:

– Вы такое слово – хозрасчёт, слышали?

Иванюта в недоумении поднял на него свои водянистые, в красных прожилках глаза:

– Что за хрень?

– Экий вы… – поморщился Марципанов. – Как бы это вам доступным языком объяснить… Содержание человека под стражей – удовольствием дорогое. Надо его кормить, одевать, охранять… Да и труд подневольный – малопроизводительный…

Иванюта оскалился злобно:

– Правильно, развели демократию… Мне отец рассказывал: в сорок первом году один зек посрёт, другой тут же за ним подъест. Так, хе-хе, двоих одной пайкой кормили…

– Господи! – схватился за сердце Эдуард Аркадьевич. – Оставьте вы свои зверские шутки!

– Это не шутки, – хмыкнул подполковник. – Я папане верю… Раз говорил – значит, так оно и бывало.

– Ну хорошо. Ну пусть, – взял себя в руки Марципанов. – Но тогда, насколько я помню, этапы к вам косяком шли. Было… э-э… постоянное пополнение расходного человеческого материала. А сейчас? Пять-шесть человек за год? Переморите всех, а кто лагерь содержать будет при такой… э-э… демографии? А может быть, проще по-другому быт заключённых организовать, производственные отношения? Заинтересовать их в конечном результате труда? Перевести, например, часть на вольное поселение – пусть сами себя кормят, обувают и одевают.

– А р-режим?! – взревел Иванюта. – Конвойных зеков – и на свободу?!

– Да куда они, на хрен, денутся! – взорвался, в свою очередь, Эдуард Аркадьевич. – Кругом топи непроходимые! Ну, считайте их, что ли, в посёлке по вечерам, контролируйте. А они пусть сами себе харч промышляют – огородничеством, этим… как его… животноводством. У вас же в поселке и свиньи есть, и коровы, и куры…

Иванюта сопел яростно, потом, похоже, начал сдаваться:

– А охранять этих… вольнопоселенцев… кто будет? По головам считать, проверять наличие? У меня людей не хватает, в наряды некого посылать. В жилзоне по периметру из четырёх вышек только две закрыты! А это прямое нарушение устава караульной службы.

Эдуард Аркадьевич укоризненно покачал головой:

– Плохо мы историю знаем, совсем не перенимаем опыт предшественников… Папа вам о таком явлении, как самоокарауливание, не рассказывал? Зря, между прочим. Очень распространено было в ГУЛАГе. Из числа самых надёжных заключённых комплектовались подразделения самоохраны. Службу они, кстати, несли лучше штатных сотрудников. Потому что за предотвращённый побег им полагалась воля, а за тот, который они допускали, прошляпивали, – расстрел.

Иванюта вынужден был согласиться: