Античный космос и современная наука
Шрифт:
7. Современная наука, можно сказать, вплотную подошла к этой проблеме. Времена наивной веры в абсолютность и неделимость атома прошли безвозвратно. Атом расщеплен, и уже изучаются свойства его основного ядра и движущихся вокруг него электронов. Ставший теперь знаменитым английский физик Резерфорд предложил в 1911 году модель атома, принятую ныне всеми, по которой ядро атома содержит в себе весь положительный заряд атома, а вокруг него вращаются электроны. В 1913 году Фан–ден–Брек установил, что число внешних электронов в атоме данного элемента (а есть еще внутренние, т. е. находящиеся в ядре) равняется порядковому числу этого элемента в периодической системе Менделеева. В том же году датский ученый Бор дал новую теорию строения атома, по которой: 1) электрон может двигаться только по вполне определенным орбитам; 2) электрон, когда он движется по этим орбитам, не переводит энергию своего движения в лучистую энергию (вопреки теории Максвелла и электронной); 3) существует определенная зависимость между переходом от одной орбиты к другой, более дальней, и переходом теряемой здесь энергии движения в лучистую. Я не буду перечислять имен и теорий, но ясно одно: только невежество может заставить теперь верить в неделимость атома, и только ослепление произвольными метафизическими теориями, вопреки науке, может поддерживать этот дурман абстрактных вероучений. Смешно говорить о неделимости атома. Но не смешно ли говорить о неделимости атомного ядра? Разве уже не занимаются строением самого ядра? Резерфорд пишет о ядре тяжелого атома: «Ядро тяжелого атома несомненно обладает весьма сложной системой, и имеющиеся в нашем распоряжении обычные физические и химические способы воздействия в применении к его собственному миру оказываются малодействительными. Когда мы рассматриваем массу ядра по отношению к его объему, нам представляется очевидным, что его плотность во много биллионов раз больше плотности наших самых тяжелых элементов. Несмотря на это, если бы мы могли составить увеличенную схему ядра, мы ожидали бы, что оно покажет прерывистое строение, занимаемое, но не заполняемое ничтожными по размерам строительными единицами, протонами и электронами, находящимися в непрестанном быстром движении, управляемом их взаимными силами» [240] . Другими словами, уже теперь ясно, что ядро атома также расчленимо и делимо и что оно отнюдь не представляет собою никакой абсолютно данной нерасчлененности. Мы же должны сказать, что и никогда, ни при каких методах и утончениях экспериментального и теоретического развития физики не может быть достигнут такой атом, который бы дальше оказывался неделимым. И это — по простой причине: атом есть меонизированный, инобытийно–гипостазированный эйдос, а сущностью меонизации как раз является беспредельное и непрерывное становление [241] Поэтому если взять в эйдо–се его категорию единичности, то получается в инобытий–ной ее корреляции беспредельная делимость атома, причем атом так же единичен и так же беспредельно множествен, как и космос. Атом есть космос, и космос есть атом. Оба они и делимы, и неделимы. Абстрактно–метафизическое ослепление произвольно измышленными
240
Э. Русзерфорд. В погоне за атомом. М. — Ленингр., 1924.
241
Тут можно вспомнить знаменитое выражение о познании материи из Plat. Tim. 52b как о . //незаконном умозаключении (греч.).// Толкование многих авторов как суждения по аналогии (напр., Susemihl. Die genet. Entw. d. plat. Phil. II 408 вслед за Zeller, Phil. d. Gr.II 1 , 742) по меньшей мере непонятно, так как и рассуждения об «аналогии» в этой проблеме у Аристотеля (Phys. I 7, 191 а 7— 12), и объяснение Тимея Локрского (94b) слишком общи, и точнее говорить, вместе с С. Baeumker, Das Problem d. Materie in d. gr. Philos., 138: «Nicht der Schluss aufs Analoge, sondern nur das Analogon des Schlusses kann als unechter Schluss bezeichnet werden» //Неверным может быть признано не заключение по аналогии, а один лишь аналогон заключения (нем.).// Еще точнее, однако, говорит Прокл (повторяющий это выражение вместе с прочими платониками, вроде Simpl., Phys. I 226 или Chalc. Tim., гл. 335), которому принадлежит краткий, но весьма выразительный комментарий на это общеплатоническое выражение (in Tim. I 257—258 Diehl): это — «логическая» «докса», лишенная «оснований». Сходно у Халкидия (гл. 347: «verum est suspicabilis, suspicio autem spuria quaedam est atque adulterina»//действительно основано на догадке, догадка же эта имеет подо¬зрительный и незаконный характер (лат.).//). Ср. R. D. Archer–Hind (The Timaeus of Plato. Lond., 1888, 184). Боймкер в общем правильно понимает Tim. 52b (с. o. 138, прим. 4), ошибочно, впрочем, противополагая вышеупомянутый комментарий Прокла прочим неоплатоническим интерпретациям, вроде Симплиция (вышеупомян. текст).
242
Поэтому, для строгого платонизма нетерпимы ни чисто натуралистические гераклитизмы раннего стоицизма, ни платонически модернизированные аристотелизмы и пифагореизмы концепций позднего стоицизма. И как бы ни был прав, напр., М. Wundt, видящий у Плотина следы кинически–стоической диатрибы (Plotin. Studien. Zur Gesch. des Neuplat. Lpz., 1919. I 28— 35), все же Плотин — антипод стоикам во всех вопросах, связанных с антитезой «натурализма» и «Begriffsphilosophie». Ср F. Heinemann, Plotin. Forschungen. Ober die plotinische Frage Plotins Entwicklung und sein System. Lpz., 1921, 92—94.
243
Приведу в своем переводе несколько теорем из первой книги Procl. inst. phys. Ritzenfeld.
1. «Две неделимые вещи не соприкасаются между собой.
Доказательство. Если это, [положение, обратное данному],
возможно, то две вещи А и В должны соприкоснуться. Но соприкасающимися были те вещи, границы которых совпадают. След., у двух неделимых вещей есть границы. Значит, вещи А и В не были неделимы».
2. «Две неделимые вещи не могут образовать что–нибудь непрерывное.
Доказательство первое. Если это [положение, обратное данному] , возможно, то и Л и должны быть две неделимые вещи, и составленное из них должно быть непрерывно. Но все непрерывные вещи предварительно соприкасаются. След., вещи А и В, несмотря на неделимость (отсутствие частей), взаимно соприкасаются. А это невозможно».
Доказательство второе я опускаю.
3. «То, что находится посредине неделимых вещей, составляющих непрерывность, также непрерывно.
Доказательство. Пусть будут две неделимые вещи А и В. Я говорю, что среднее между А и В непрерывно. Если это не так, то А и В соприкасаются, как [одно] неделимое с [другим] неделимым. А это невозможно. След., среднее между ними непрерывно».
4. «Две неделимые вещи не есть нечто друг в отношении друга последовательное ».
5. «Все непрерывное делимо на бесконечно делимые части.
Доказательство. Пусть А и В — непрерывность. Я утверждаю, что АВ делится на бесконечно делимые части . Именно, пусть оно делится на АС и СВ. Эти части, очевидно, или неделимы, или допускают бесконечную делимость. Если они неделимы, то из неделимых получится непрерывность, что невозможно. Если же они делимы, то пусть опять они делятся на части. И тут опять: если эти последние неделимы, тогда получится неделимое, которое взаимно непрерывно, а если делимы, то пусть разделим и эти части, и так — до бесконечности. След., всякая непрерывность делима на бесконечно делимые части».
Этим и всем другим теоремам первой книги у Procl. inst. phys. предшествуют «определения» : I. «Непрерывны те вещи, границы которых суть одно , [т. е. совпадают]. II. Соприкасаются те вещи, границы которых даны вместе . III. Последовательны те вещи, между которыми нет ничего однородного». Определения IV—VI покамест нам не нужны.
244
действительно основано на догадке, догадка же эта имеет подо зрительный и незаконный характер (лат.).
245
Теперь, наконец, предстает пред нами и все различие платонизма и аристотелизма (ср. общую характеристику этого различия в прим. 91). Именно, в учении о материи и потенции оно выступает ярче всего. Платон и Аристотель сходны в проблеме материи (ср. прим. 93): 1) в общем учении о ее чисто смысловой значимости (тут оба они громят старый досократовский натурализм), и, значит, она рассматривается и тем и другим в своем эйдосе; 2) в специфическом учении об ее осмысляющей, конструирующей, всегда то или иное определяющей значимости (для Платона она — «восприемница всякого становления», для Аристотеля — принцип становления, «потенция» становления); 3) в учении об отношении этой осмысляющей значимости, с одной стороны, к эйдосу, — так как у Платона материя, как восприемница эйдоса, повторяет эйдос, так что она — и «иное» и «соименное» чистого эйдоса, у Аристотеля материя — тоже осуществляет форму, будучи ее приемником (Phys. III 7, 207 а 35 sqq.), охватываемым через нее (De ап. II 1, 412 а 9; Metaph. VIII 2, 1042 b 9 sqq.), объединяясь с нею в одно цельное единство (Metaph. VIII 6, 1045 b 17 sqq.), — с другой же стороны, к чувственному качеству, к акциденции, — так как не только для Платона она нетелесна и осмысляет чувственное становление, но и для Аристотеля. Однако, исходя из этого общего воззрения, Платон и Аристотель приходят к двум противоположным воззрениям. Беря значимость становления, или потенцию становления (мы бы теперь сказали, метод, закон становления), Платон тотчас же находит в ее основе принцип становления вообще, который для него обладает самостоятельной и самодовлеющей природой. Пусть огонь переход. в воздух, воздух в воду и т. д. Вместо того, чтобы говорить о специфической потенции огня, воздуха и т. д., надо сначала иметь вообще принцип инаковости. Он так же идеален, как и эйдос. Объединяясь, эйдос и инаковость диалектически порождают становление. Иначе поступает Аристотель. Наблюдая эмпирическое становление, он «по аналогии» (Phys. I 7, 191 а 7 sqq.) тоже переходит к материи вообще, наделяя ее, как мы видели раньше, платоновскими свойствами. Однако она для него — бессильная абстракция, не обладающая никакой ни самостоятельной, ни тем более самодовлеющей природой. Она не есть принцип диалектики. Отсюда, единственная реальность для Аристотеля — то, что есть уже продукт соединения «формы» и «материи», конкретное «становление» и выражение; в нем он видит потенциальный момент, в становлении категориальных основ «формы», и — энергийный момент, в становлении содержательностных основ «формы». Для Платона же реально и становление и диалектически предшествующие ему моменты эйдоса и меона. Поэтому и ясно, что для Платона материя — второй субъект (первый — единое и его эйдос), для Аристотеля же материя — единственно возможный субстрат становления. — Что теперь делает Плотин? 1) Плотин берет методическую осмысленность становления и закрепляет ее аристотелевским термином // сущее но потенции… сущее по энергии (греч.).//(имея в виду категориальную осмысленность) и (имея в виду це–лостно–содержательностную осмысленность); тут он аристоте–лик. 2) Выделяет далее в этой осмысленности эмпирического становления ее общую принципиальную основу, — принцип инаковости вообще, и постулирует его как необходимый — диалектически — принцип, полагаемый самим эйдосом в качестве своего оформления; это он называет «иным», «инаковостью», «не–сущим», «беспредельным»; и тут он платоник. 3) Однако, что же остается в эмпирической осмысленности становления, из которой выделена принципиальная, всегда одинаковая диалектическая основа? Остается качественная значимость становления, всегда разная — в зависимости от того или иного характера становления, т. е. остается потенциально–сущее и энергийно–сущее уже в своем собственном, качественно–смысловом оформлении, которое, в силу общеплатонического учения, должно обладать своей самостоятельной умно–ипостасийной природой.
4) Это приводит к тому, чтобы умный коррелят вышеупомянутого закрепить термином , а умный коррелят закрепить термином и перейти к чисто умной структуре выражения, или символа. И тут Плотин уже не аристо–телик и не платоник, так как аристотелевский динамизм он понимает диалектически и парадейгматически, а платоновскую эйдологию и антиномику — динамийно и энергийно. — Исчерпывающий терминологический материал, хотя и без диалектических утончений, ср. J. Souilh'e, 'Etude sur le terme dynamis dans les dialogues de Platon. Paris, 1919 (отношение к Аристотелю, — 169—196); небесполезна работа Bury, and in Plato. The classical Review, VIII. 7. 1894, 297 sqq.
12.КАТЕГОРИЯ ДВИЖЕНИЯ И ПОКОЯ
1. Переходим к инобытийной модификации второй и третьей категорий сущности, т. е. движения и покоя. Сущность, или вещь, есть покоящееся и движущееся сущее; она подвижной покой. В чисто смысловой сфере подвижной покой создает категорию «множества» (в смысле «Menge», «ensemble»). Что теперь даст он в инобытийно–гипостазированной сфере? Мы говорим, что здесь, в тетрактиде В, — царство разных степеней напряженности бытия. Другими словами, «множество», или подвижной покой смысла, дано в тетрактиде В с разной степенью своего напряжения как именно подвижного покоя. Космос — в разной степени подвижной покой. Он бесконечно разнообразно покоится и движется. В нем могут быть бесконечно разнообразные скорости, начиная от бесконечно малой и кончая бесконечно большой. Тетрактида А содержит в себе чистую эйдетическую категорию подвижного покоя. Это — эйдетическое движение эйдоса и эйдетический покой эйдоса. Тетрактида В содержит в себе разные степени самой эйдетичности и, значит, разные степени эйдетического покоя и движения. Тетрактида А покоится в себе, т. е. не переходит ни во что инобытийное. Тетрактида Б, или космос, все время пребывает в инобытийном становлении. Ее покой все время получает разные степени. Он непрерывно, сплошно и неизменно меняется в смысле покоя. Так же и движение. Тетрактида А движется в себе, охватывая себя сразу целиком. Космос движется в разной степени, в разной степени и с разным напряжением охватывает себя [246] Заметим, что этим утверждается не тот простой и общеизвестный факт, что тело может двигаться с разными скоростями. Это так рассуждает наша, ньютоновская, механика. Античная философия, как я утверждаю, мыслит самое категорию движения в разных степенях ее катего–риальности. Мы уже говорили, что бытие, по античным учениям, именно как бытие—напряженно. Тут разная степень напряженности самого движения как такового, а не разная величина скорости одного и того же движущегося тела. Космос состоит из разных степеней этой категориальной напряженности подвижного покоя. Как в первом основоположении мы выставляли отнюдь не тот простой факт, что тело можно делить сколько угодно и как угодно, а то, что самая делимость тела, несмотря на свое самотож–дество, везде разная, так и здесь мы утверждаем категориальную напряженность движения, а не фактически данное в пространстве и во времени его разнообразие. Отсюда второе основоположение античного космоса.
246
Procl. inst. phys. I:
6. «Если какая–нибудь величина состоит из неделимых частей, то и движение, присущее ей, состоит из неделимых [моментов движения)».
7. «Если движение состоит из неделимых [моментов движения}, то и время этого движения будет состоять из неделимых [моментов времени]».11. «Каждое время делится до бесконечности, и каждая ее–личина, и каждое движение».
Второе основоположение. Космос пребывает в подвижном покое и не пребывает в нем, т. е. обладает становящейся, или непрерывно изменчивой, напряженностью себя как подвижного покоя.
2. Прежде всего мыслимо такое движение, которое является в результате бесконечной скорости. Но что такое это движущееся с бесконечной скоростью тело? Это значит, что: 1) тело находится сразу везде, во всех возможных местах, по которым оно только может проходить; 2) эти места, хотя бы их было и бесконечное количество, как бы уже не существуют для движущегося тела, так как оно имеет их сразу при себе; 3) что, следовательно, движение бесконечно скоро движущегося тела равносильно его покою, ибо нет такого места, в котором бы оно не вмещалось, и нет такого места, куда бы оно еще могло продвинуться.
Теперь будем мыслить разные степени скорости и разные напряженности движения. Прежде всего, согласно общим правилам диалектики, какая бы степень инобытийной напряженности ни мыслилась, всегда должна примышляться в качестве критерия и нормы тетрактида А, как находящаяся вне разнообразия напряженностей. И таким образом, что бы мы ни сказали о движении и его видах, всегда явно или тайно имеется в виду эта абсолютная тождественность движения и покоя, которую мы утвердили относительно эйдоса и умного имени. Итак, будем мыслить разную степень движения как движения, т. е. разную степень отождествления покоя и движения. Разная степень отождествления есть подобие. Значит, будем мыслить движения, подобные умному, или эйдетическому, движению (= покою). Тут мы встретим, идя в нисходящем порядке, прежде всего движения колоссальных скоростей, превосходящих движения, доступные нам. Нисходя дальше, мы дойдем до минимальных скоростей и, наконец, достигнем покоящихся вещей, быстрота движения которых равна нулю. Все это разные степени движения как такового. Сейчас, быть может, трудно понять наше утверждение о разнообразии категориальной природы движения, так как мы еще не касались инобытийности прочих категорий (а именно, категорий третьего начала тетрактиды), которые играют здесь как раз существенную роль, обнажая как бы самый скелет категорий покоя и движения (в категориях времени и пространства). Но уже теперь понятно, что физически и абсолютно покоящееся тело только покоится и ни в каком смысле не движется; тут полная противоположность умной быстроте и эйдетическому отождествлению покоя с движением. Между умным, т. е. бесконечным, движением и этим вещественным, т. е. конечным, движением располагаются все возможные виды движений. Чем тело движется быстрее, тем оно более охватывает проходимых мест и тем меньшим временем пользуется для их прохождения, т. е. тем более покоится. Чтобы иллюстрировать это не фактическое разнообразие, но — категориальную инаковость движения, можно сказать, что растения быстрее движутся и потому более покойны, чем неживая природа; животное быстрее движется, и его движения более подобны покою, чем у растений; человек еще ближе к отождествлению движения и покоя, ибо его тело более умно, чем тело животного, а тело животного более осмысленно, чем тело растения. Выше человека по умности и, значит, по отождествлению движения с покоем — светила, и выше всего — звезды. Мир неподвижных звезд есть максимально возможная для космоса умность и максимальное отождествление движения с покоем. Тут — максимально данная напряженность подвижного покоя, максимальное наполнение категориальной умности. Поэтому тело звезд есть более тонкое и умное тело; оно более пронизано смыслом и разумом, чем земные тела. И следовательно, чтобы попасть в звездный мир, надо физически измениться, надо изменить самый принцип организации тела, хотя само тело не может не остаться в звездах, несмотря ни на какую его умность [247] Яснее все это станет после анализа основоположения космического пространства [248]
247
Почему, собственно говоря, вид звездного неба наполняет душу столь глубоким, чистым и благородным чувством? Ведь эмпирически это — только ряд светлых точек на темном фоне. Что тут могло бы быть красивого и прекрасного? Что тут величественного — в каких–то ничего не говорящих, пустых точках, в ничего не говорящем, пустом пространстве? Но дело–то в том и заключается, что звезды — не точки и не физические тела, но умные силы и воинства небесные, сияющие из чистого хрустального Неба на грешную и темную Землю. Такова вся античносредневековая традиция. Большим подспорьем в этом вопросе является трактат Плотина IV 4,6—16 — о том, есть ли анамнезис у душ звезд и мира, 17—30 — о различии душ мира, звезд, земли и человека и 31—45 — о молитвенном возвышении звезд и о магии.
248
Ср. Е. Pfeiffer, Studien zum antiken Sternglauben, 1916 (Stoicheia, II, hrsg. v. Boll). Cumont, Le Mysticisme astral dans lantiquit'e (Bull, de l’Acad. roy. de Belg., Cl. d. lettr., 1909). A. Bouch'e–Leclercq. L’astrologie grecque. Paris, 1899. Ф. Зелинский, «Умершая наука» («Из жизни идей», III 240—340). Очерк Зелинского, в противоположность обычным писаниям этого филолога, представляет собой плод чрезвычайной поверхностности в отношении к античной астрологии, в которой Зелинский видит только одни противоречия, сшитые на живую нитку суеверными дурацкими баснями. Приходится удивляться, как столь тонкий ценитель античности, как Ф. Зелинский, смог увидеть в тысячелетнем творчестве и в астрологических мечтах человечества одну глупость и так высокомерно к ним относиться. Противоположность этому представляет книга Трёльс–Лунда «Небо и мировоззрение в круговороте времен» (см. прим. 2).
Таким образом, космос: 1) покоится, ибо он есть полное воспроизведение вечно покоящейся тетрактиды Л; 2) движется, ибо он есть полное воспроизведение вечно движущейся тетрактиды А\ 3) самодвижно покоится и покойно движется, ибо он есть полное воспроизведение тетрактиды Л с ее абсолютным отождествлением движения и покоя; 4) движется, так или иначе будучи вне покоя, и покоится, будучи так или иначе вне движения, ибо он — разная степень воспроизведения тетрактиды Л с ее абсолютным отождествлением движения и покоя.
Важно напомнить еще и то, что инаковость, если понимать ее как самостоятельное начало, есть непрерывное и сплошное становление, алогическое становление эйдоса. В данном случае мы получаем алогическое становление (в недрах инобытийственности) подвижного покоя. Умный, подвижной покой, вступая во взаимоопределение с меоном, проявляет себя в разных степенях своего напряжения, непрерывно и сплошно переходя от одной степени к другой. Это значит, что нет никакого движения и нет никакого покоя, которые бы не могли измениться в любое иное движение и в любой новый покой. Нет никакого количества, которое не могло бы стать больше или меньше. Эта взаимопре–вратимость движений совершенно универсальна, и, какое бы тело ни попадало в зону данного движения, оно начинает двигаться именно так, как того требует эта зона. Какой бы предмет с поверхности Земли ни попал в сферу неподвижных звезд, он все равно потеряет возможность и способность двигаться так, как он двигался на Земле, и будет необходимым образом двигаться так, как движутся сами звезды.
3. Заметим, между прочим, что современные учения об электромагнитном поле и о действии электронов на расстоянии есть возвращение к античному представлению о космическом проявлении подвижного покоя [249] . Вспомним учение нынешних физиков о распределении силового поля электрона. Известно, что электрический вектор A {250} равен дроби
249
Для дальнейшего см.: Б. Л. Розинг. Алхимия и астрология в современном естествознании. Ленингр., 1924.
250
В первом изд.: вектор равен.
Если взять несколько точек поля и сравнить действия е и v в этих точках с действием их же в центре, то оказывается, что в последнем оно — позже, чем в первых. Значит, действие также переносится по направлению к центру О, причем распространение его, как показывает вычисление, также равно скорости света. И таким образом, сфера действия электрона и движется вширь, и движется к тому месту, где мы воображаем электрон. Б. Л. Розинг пишет [251] : «Итак, мы получаем такую мировую картину. Электрическое состояние точек пространства, электроны, находящиеся в нем, одним словом, все, что заключается в мире в настоящий момент, не возникает из ничего, а прибывает сюда с бесконечно далеких расстояний со скоростью света. То, что здесь будет, уже существует, так сказать, за кулисами мировой сцены: оно принесется сюда в известный момент, достигнет высшего напряжения, воплотившись в существующий мир, и снова унесется, постепенно ослабевая, в бесконечность. Таким образом, мы видим, что подобно тому, как начинают осуществляться в современной науке мечты алхимии, так получают подкрепление в строгой математической теории идеи астрологии: настоящее готовится для нас в звездном мире и за звездными пространствами». Это — совсем по Платону, у которого души тоже посеваются звездами и заимствуют от космоса частицы огня, земли, воды и воздуха с условием вернуть все это обратно (Tim. 42е). Общеизвестен знаменитый миф «Федра» (246а слл.): космос вращается вокруг себя, и по его периферии следуют блаженные огненные существа, боги и герои. Но вот не выдерживают эти существа пребывания в этих сферах. По неисповедимым судьбам совершается падение вниз, отяжеление, забвение виденного, падение в новое пространство и в новое время, в разбитые, несогласованные и смертные пространства и времена. Однако приходит момент — и падшие опять возвращаются вверх, тело их меняется, и они опять пребывают в блаженном эфирном теле, уже без затруднений созерцая вечное. Прибавьте к вышеупомянутым формулам то, что О. Хволь–сон [252] называет «электромагнитным миропониманием», по которому не сила и движение лежат в основе вещей и не механика Ньютона является основной наукой, а по которому «мировое пространство есть пространство электромагнитное, и в этом заключается его основное свойство», и вы получите правильное представление о разной напряженности подвижного покоя, которую выдвинула античная мысль. Что это есть обоснование астрологии — ясно. Астрология — необходимый результат диалектики. Почему, в самом деле, человек зависит и от физических, и от физиологических, и от экономических условий и не зависит от небесных? Разве небесные условия не суть такие же физические? Разве единство мироздания не заключается в том, что всякое незначительное движение отзывается во всех уголках мира? Если я диалектик, я должен сказать, что, пусть я только чихнул, сидя у себя за столом, и — уже весь космос затрясся. Современные электромагнитные учения ставят эту проблему физико–математически. И мы должны сказать, что с точки зрения современной науки платонизм в области учения об инобытии есть эйдетически понятое учение об электромагнитной сущности пространства и материи [253] .
251
Ук. соч., 56.
252
Q д Хвольсон. Характеристика развития физики за последние 50 лет. Ленингр., 1924, 207.
253
Недаром еще Фалес, по словам Аристотеля (De an. 1 2, 405а 19), утверждал, что «магнит имеет душу именно потому, что он приводит в движение железо».
13. КАТЕГОРИЯ РАЗЛИЧИЯ И ТОЖДЕСТВА
1 Нетрудно теперь дать инобытийную модификацию и остальных двух категорий эйдоса — различия и тождества. Космос должен быть в разной степени самотождествен–ным и саморазличным. Здесь полная аналогия предыдущих конструкций. В эйдосе, сколько бы мы ни устанавливали различий, все различаемые моменты абсолютно тождественны, так как эйдос целиком присутствует в каждой своей части. В космосе — разная степень напряженности тождества. Всякие две вещи, принадлежащие к космосу, — различны, но они в той или другой мере также и тождественны. При этом тождество и различие между ними непрерывно и алогично становится, и можно любой элемент превратить в другой элемент, так как эйдос мира целиком содержится в любой части мира, и потому любая часть мира, будучи потенциально всем миром, может превратиться в любую другую часть мира или в самый мир.
Третье основоположение. Космос пребывает в самотож–дественном различии и не пребывает в нем, т. е. обладает становящейся, или непрерывно изменчивой, напряженностью себя как самотождественного различия.
Космос есть космос. Значит, он тождествен себе. Иначе он не был бы и космосом. Но если бы он был только тождествен себе, а еще и не различен от иного, — мы ничего не могли бы о нем сказать. Он для нас отсутствовал бы, так как есть только то, что от чего–нибудь отличается и, значит, имеет ту или иную свою границу. Итак, космос и тождествен себе, и различается с иным. Но если что–нибудь отличается от иного, оно, получая свою границу, делается обозримым, делается делимым, т. е. различимым уже не только от иного, но и от себя самого. Итак, космос и тождествен с собой, и отличается от себя. Это может быть в, двух разных смыслах. Или тождество и различие абсолютно тождественны, или они тождественны только до некоторой степени. Как и абсолютное тождество покоя и движения налично только в умном эйдосе и в умном имени, так и абсолютное тождество и различие налично только в эйдосе. Здесь, действительно, поскольку целый эйдос целиком присутствует в каждом своем элементе, не может быть и речи о таком различии, которое бы в то же время не было бы еще и тождеством. Это, однако, неосуществимо в тетрактиде В. Здесь возможны только разные степени отождествления различия и тождества, разные степени напряженности космической самотождественности, причем степени эти непрерывно проникают друг друга и сплошно взанмопревращаются. Вот почему античный космос предполагает полную заимопревращаемость элементов, если их брать как инобытийные факты, одновременно с полной их непревратимостью друг в друга, если их брать как эйдосы. Плотин возражает против стоического «всеобщего слияния», т. е. против абсолютной превращаемости элементов, но это он делает только для того, чтобы показать, что отнюдь не превращаемы и не изменяемы эйдосы вещей, их смыслы, смыслы элементов, а элементы как факты, качества элементов превратимы до полного уничтожения одного элемента ради другого. В связи с этим Плотину приходится давать и антиномическое определение тела как меонизированного эйдоса. Поскольку тело — меон, постольку оно превратимо в другое тело; поскольку оно — эйдос, оно — не превратимо ни во что другое, ибо эйдос уже сам по себе есть все, хотя и отличается от всего, и ему не во что превращаться, как некуда и двигаться эидосу, если он движется с бесконечной скоростью. Плотин пишет следующее в II 7.