Антигитлеровская коалиция — 1939: Формула провала
Шрифт:
В-третьих, подпись Риббентропа наползает на вторую строку фразы «За Правительство Германии», чего не наблюдается на немецких фотографиях.
Во 2-м пункте немецкоязычного текста протокола в слове «ungefahrt» — последняя буква «t» не зачёркнута, в отличие от российского скана, хотя это явная опечатка. В последнем абзаце этого пункта на немецком фото есть впечатанное над строкой над словом «bei» слово «beide», чего нет на российском скане. В 3-м пункте на российском скане впечатан над строкой артикль «das», тогда как на немецком фото этот артикль напечатан нормально в строке. Кроме того, в этом пункте документа мы видим различный перенос слов. Точно так же в каждом варианте видно явное различие в подписях как Риббентропа, так и Молотова.
В 2002 г. в изданной в Германии книге Л. А. Безыменский опубликовал русскоязычную копию секретного дополнительного протокола, которая якобы является подлинником этого документа (см. рис. № 11-12)[840]. Однако ещё в 1993 г. при публикации, как
Таким образом, наличие вышеуказанных расхождений в сравниваемых немецких фотографиях и сканах из архива МИД РФ показывает, что эти документы не являются копиями друг друга. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с разными документами. В свою очередь это возвращает нас к базовому вопросу — сколько всего было подписано документов? Почему указанное в самом договоре количество оригиналов явно
Рис. 11—12. Копия секретного дополнительного протокола из книги Л. А. Безыменского
противоречит ситуации, когда как в Берлине, так и в Москве имеются по два разноязычных подписанных подлинника документа?
В ходе Нюрнбергского процесса защитник Рудольфа Гесса Альфред Зайдль утверждал, что секретный дополнительный протокол был изготовлен «только в двух экземплярах. Один из них был после подписания 23 августа 1939 г. оставлен в Москве, а другой Риббентроп привёз в Берлин». При этом бывший статс–секретарь Министерства иностранных дел Германии Эрнст фон Вайцзеккер утверждал, что «видел фотокопию этого соглашения, может быть, я видел подлинник, но, во всяком случае, фотокопию я держал в руках. Один экземпляр фотокопии был заперт у меня в сейфе». Как справедливо отметила германский историк И. Фляйшхауэр, «шла ли речь об одной единственной или нескольких копиях и были ли они изготовлены по желанию или с ведома Риббентропа, неизвестно»[842]. Однако ещё в 15.50 26 августа 1939 г. германское посольство в Москве получило телеграмму от Риббентропа, который напоминал, что «подписанный 23 августа секретный дополнительный протокол вместе со всеми имеющимися черновиками должен держаться в строжайшем секрете», и требовал взять с сотрудников, знающих о нем, подписку о неразглашении[843]. О каком документе говорится в этой телеграмме, разве Риббентроп не забрал его с собой в Берлин? И хотелось бы знать, а сколько именно имелось черновиков? К сожалению, до сих пор точно неизвестно, сколько вообще было подписано экземпляров протокола.
Изучение комплекса документов августа 1939 г. позволяет утверждать, что ни в тексте договора о ненападении, ни в тексте протокола нет никаких указаний на взаимную связь этих документов. То есть юридически протокол не являлся частью советско–германского договора. В отличие от договора, окончательный текст которого был опубликован 24 августа, доработка текста протокола продолжалась, о чем свидетельствует «Разъяснение…» от 28 августа[844]. Соответственно, протокол не проходил процедуру ратификации[845], а значит, не получил «юридически закреплённого статуса межгосударственного документа». В свою очередь это означает, что и для СССР, и для Германии это был своеобразный «протокол о намерениях», фактически речь идёт о письменно оформленной договорённости на уровне глав внешнеполитических ведомств, которая позднее не раз изменялась и уточнялась. Несмотря на то что в протоколе имеется слишком много слов о его секретности, в нем нигде не указано, в скольких оригиналах он составлен, на каких языках и какой юридической силой они обладают. Не ясно, почему фразы «По уполномочию Правительства СССР» и «За правительство Германии» не были напечатаны на машинке? Ведь это было сделано в «Разъяснении.». И почему во всех этих документах нет машинописных расшифровок фамилий подписантов?
Кроме того, имеется ряд вопросов непосредственно по тексту секретного дополнительного протокола. Так, в протоколе нет объяснения, что такое «сфера интересов», что в дальнейшем позволило Германии обвинить СССР в его нарушении. В 1-м пункте документа точно не указано, с какой стороны латвийско–литовской границы находится сфера интересов Германии, а с какой СССР. В результате данный текст допускает различные толкования. Только по другим документам можно понять смысл этого абзаца.
В
Поскольку в протоколе не упоминаются никакие возможные действия сторон в отношении расположенных между ними государств, он юридически не нарушал никаких договорённостей Германии или СССР с третьими странами. Как верно отметил германский историк Р. — Д. Мюллер, «эти договорённости от 23 августа 1939 г. вначале оставались лишь малозначащим заявлением о намерениях и позднее могли быть изменены. Соглашение от 23 августа 1939 г. поначалу представляло собой, таким образом, не более чем “Соглашение о моратории” (“Stillhalteabkommen” /Klaus Hildebrand/) между двумя сторонами. Это был результат шахматного цугцванга — сложного безвыходного положения, в которое Гитлер загнал себя сам в результате изменения политики по отношению к Польше и которое Сталин искусно использовал в собственных интересах»[848].
Таким образом, источниковедческое исследование доступных ныне немецких и российских изображений документов 1939 г. показывает, что, как ни странно, до сих пор актуально высказанное ещё 28 марта 1989 г. на заседании Комиссии ЦК КПСС по вопросам международной политики мнение начальника Историко–дипломатического управления МИД СССР Ф. Н. Ковалёва: «Был ли подписан в конечном счёте после переговоров протокол или была достигнута какая–то устная договорённость — этого мы не знаем. Нам это действительно неизвестно. Договорённости, несомненно, были достигнуты, но с теми ли формулировками, которые есть в фотокопиях ФРГ, или в иной форме, на сто процентов гарантию дать невозможно»[849]. Не менее здравой была и позиция главного редактора газеты «Известия» И. Д. Лаптева, который отметил: «Говорится, что подлинников протоколов нигде нет, а подтвердить подлинность копии мы не можем. Пусть будет сделано заявление о том, что в результате исследования, консультаций с различными странами — ФРГ, другими — не удалось установить подлинность документов, что нет этих секретных протоколов в том виде, в каком могли бы использовать их как документ, под которым стоят подписи государств»[850].
Доступные ныне немецкие и российские визуальные образы августовских документов 1939 г. наглядно показывают, что их оформление содержит значительное количество странностей, которые требуют прояснения. Как верно отметил В. П. Козлов, спорные внешние признаки и отсутствие возможности натурно–демонстрационного знакомства с источником свидетельствуют больше в пользу подложности источника, нежели его подлинности[851]. Представляется, что поскольку немецкие оригиналы отсутствуют, для окончательного прояснения всех вопросов об аутентичности этих документов следует провести всестороннюю физико–химическую и делопроизводственную экспертизу имеющихся российских документов. Кроме того, требуют объяснения как минимум: 1) сколько всего документов было подписано; 2) почему количество подписанных договоров о ненападении не совпадает с самим текстом документа; 3) чем объясняется странное оформление договоров о ненападении; 4) как объяснить подпись Молотова латиницей.
ПРЕДВОЕННЫЙ МИР ГЛАЗАМИ КРЕМЛЯ
Александр Шубин
Исследование представлений высшего советского руководства сталкивается с проблемой источников — до конца нельзя быть уверенным, что в действительности думали Иосиф Сталин и его окружение. Их намерения вызывают острые споры, нередко обусловленные идеологическими позициями дискутирующих авторов. Однако источники все же позволяют объективно определить основные параметры видения ситуации, в которой советское руководство искало политические решения, оптимальные для СССР.