Антимавзолей
Шрифт:
– Пистолет его у тебя?
Глеб так же молча отдал ему ПМ, глушитель и обойму. Глушитель Федор Филиппович рассеянно бросил в свободное кресло, а обойму вернул Глебу, предварительно выщелкнув из нее один патрон.
– Во двор пока не суйся, – сказал он, – там народу полно. Уедешь, когда все рассосутся.
Сиверов снова кивнул и, подталкивая впереди себя Воронцова, вышел из комнаты. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он думал о том, почему самые правильные, сказанные от чистого сердца слова звучат, как правило, фальшиво и неубедительно. "Черт меня дернул читать этому уроду морали", – подумал он, включая на втором этаже свет.
Какое-то время пришлось потратить на
Придя к этой плодотворной мысли, Глеб красочно и подробно развил ее перед Воронцовым, и тот, похоже, действительно успокоился: перестал мелодраматично ломать руки и сыпать отчаянными восклицаниями, включил телевизор и замер, уставившись в экран, – шла какая-то музыкальная передача. Глядя на него, Глеб и сам немного успокоился, отчасти поверив в собственные слова, подошел к окну, закурил и стал смотреть во двор из-за тюлевой занавески.
По двору, как и предупреждал Федор Филиппович, бродили какие-то вооруженные люди в штатском. Многие из них казались непропорционально толстыми из-за надетых под одежду бронежилетов; за забором, рядом с "Волгой" Чистобаева стоял, задрав к небу хобот крупнокалиберного пулемета, запыленный бронетранспортер без опознавательных знаков. Судя по столь масштабным военным приготовлениям, генерал Потапчук опасался открытого вооруженного нападения, и это было странно: до сих пор их противник подкрадывался к людям со спины и проламывал им черепа.
Что ж, приходилось признать, что Федору Филипповичу известно больше, чем он посчитал нужным сказать Глебу Сиверову. Слепой на это не обижался: в его профессии существовала масса вещей, которых лучше не знать, и Федора Филипповича можно было только поблагодарить за заботу, с которой он до сих пор оберегал Глеба от излишней информированности. Теперь этот период, похоже, подошел к концу.
На кончике сигареты вырос длинный кривой столбик пепла. Глеб осмотрелся. Пепельница стояла на одном из многочисленных выступов безвкусного, сложенного из белого силикатного кирпича камина, нелепо и неуместно торчавшего в углу этой тесноватой, оклеенной дешевыми голубенькими обоями комнаты. Внутри камина, на тонком слое золы, валялась пыльная бутылка зеленого стекла, в которой когда-то был портвейн. Глеб осторожно пересек комнату, сбил пепел с сигареты в камин и взял пепельницу.
За окном все было по-прежнему, только люди в штатском перестали суетиться и куда-то попрятались – видимо, заняли свои места согласно боевому расписанию, а может, просто втихаря кемарили по углам, ожидая хоть какого-нибудь развития событий. На башенке бронетранспортера сидел, свесив ноги, человек в комбинезоне без знаков различия и в танковом шлеме. Дым от его сигареты красиво клубился в свете мощного уличного фонаря, висевшего на столбе прямо над бронетранспортером, ствол пулемета маслянисто поблескивал, бессмысленно грозя темному ночному небу. Бронетранспортер вкупе с шумной ночной возней полностью демаскировал это место. А с другой стороны, подумал Глеб, этот дом все равно уже нельзя будет использовать как конспиративную квартиру. Если о нем известно предателю, значит, существование данной явки потеряло смысл, превратившись в секрет Полишинеля. Теперь здесь можно было с одинаковым успехом жарить
"Так оно и будет, – подумал Глеб. – И если парад здесь вряд ли состоится, то Шашлыки точно будут, и огород, обильно удобренный навозом, тоже, наверное, будет. Дом продадут по остаточной стоимости, и купит его скорее всего какой-нибудь проныра-полковник с Лубянки, никогда прежде здесь не бывавший и понятия не имеющий о том, какие дела тут творились..."
Снизу, перекрывая бормотание телевизора, доносился голос Потапчука, который уже некоторое время громко и напористо, чисто по-генеральски, орал на плененного Глебом полковника Чистобаева. Слова при этом произносились страшные: долг, честь, совесть, присяга, несмываемый позор и так далее и тому подобное... "Бедный Федор Филиппович, – подумал Глеб, закуривая новую сигарету. – Как у него язык поворачивается? Да, чего не сделаешь ради дела..."
Глеб представил себе происходящий внизу разговор – вернее, не разговор, а допрос – и поморщился. Похоже, Чистобаев пока не сдавался, и Федору Филипповичу пришлось использовать весь арсенал, переходя от строгой логики беспристрастного следователя к изощренной казуистике, от начальственного гнева – "Да как вы смели – вы, полковник?!" – к панибратскому хлопанью по плечу и обещаниям замолвить словечко. Игра была стара как мир, но полковник Чистобаев вряд ли что-нибудь в этом смыслил: он был кабинетный работник, машина для перекладывания бумаг, да к тому же дурак. Только глупец, занимая его должность, позволил бы кому-то себя перевербовать, потому что провал был неизбежен. И нужно было быть вдвойне глупцом, чтобы позволить завлечь себя в расставленную Федором Филипповичем примитивную ловушку.
А с другой стороны, у него, наверное, не было выбора. Иначе зачем ему было идти на такой риск и вообще марать руки? Очевидно, подслушав разговор Федора Филипповича со своим шефом, генерал-полковником Лебедевым, Чистобаев поспешил донести своим нанимателям, что обнаружил место, где Потапчук прячет свидетеля. А те то ли не рискнули нападать на охраняемый спецназом ФСБ объект, здраво рассудив, что полковнику будет легче проникнуть туда, прикрываясь своим удостоверением, и вывезти Воронцова в какое-нибудь тихое местечко, то ли просто сдали Чистобаева, понимая, что его вот-вот накроют и тогда он выйдет из игры без какой-либо пользы для дела. Ведь даже если бы вместо Чистобаева на дачу налетела хорошо вооруженная банда, Потапчук, несомненно, догадался бы, кто засветил секретный объект, и взял бы полковника в оборот.
Из этого, между прочим, следовало, что полковник был всего-навсего пешкой и вряд ли мог удовлетворить любознательность Федора Филипповича в полном объеме...
Снизу вдруг донесся звук, который ни с чем невозможно было спутать, – приглушенный, будто в подушку, хлопок пистолетного выстрела. Глеб увидел, как сидевший на башне бронетранспортера механик-водитель напрягся и сунул руку куда-то за спину, а у забора, в тени, тревожно колыхнулась цветущая сирень. Воронцов подпрыгнул в кресле, мгновенно потеряв интерес к загорелым ляжкам телевизионной певички, приподнялся и беспокойно завертел головой, нервно облизывая губы.
– Сидеть, – бросил ему Глеб и выскочил из комнаты, на ходу вынимая из кобуры "глок".
Пистолет, как это частенько бывает именно в таких экстренных случаях, сидел в кобуре, как приклеенный. Яростно дергая его, Глеб скатился по тускло освещенной лестнице и бросился по короткому, устланному вытертой дорожкой коридору к дверям гостиной. Они распахнулись ему навстречу. Сиверов остановился и принялся заталкивать пистолет обратно в кобуру – он был не нужен, потому что на пороге стоял Федор Филиппович.