Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

С рожденья тягостно раздвоен я, мечусь из крайности в конец, родная мать моя — гармония, а диссонанс — родной отец. Между слухов, сказок, мифов, просто лжи, легенд и мнений мы враждуем жарче скифов за несходство заблуждений. Кишат стареющие дети, у всех трагедия и драма, а я гляжу спектакли эти и одинок, как хер Адама. В

сердцах кому-нибудь грубя, ужасно вероятно однажды выйти из себя и не войти обратно. То наслаждаясь, то скорбя, держась пути любого, будь сам собой, не то тебя посадят за другого. Не прыгай с веком наравне, будь человеком: не то окажешься в гавне совместно с веком. Гляжу, не жалуюсь, как осенью повеял век на ряди белые, и вижу с прежним удовольствием фортуны ягодицы спелые. Хотя и сладостен азарт по сразу двум идти дорогам, нельзя одной колодой карт играть и с дьяволом, и с Богом. Непросто — думать о высоком, паря душой в мирах межзвездных, когда вокруг под самым боком сопят, грызут и портят воздух. Никто из самых близких поневоле в мои переживания не вхож, храню свои душевные мозоли от любящих участливых галош. Возделывая духа огород, кряхтит гуманитарная элита, издерганная болью за народ и сменами мигрени и колита. С успехами наук несообразно, а ноет — и попробуй заглуши — моя неоперабельная язва на дне несуществующей души. Эта мысль — украденный цветок, просто рифма ей не повредит: человек совсем не одинок — кто-нибудь всегда за ним следит. С душою, раздвоенной, как копыто, обеим чужероден я отчизнам — еврей, где гоношат антисемиты, и русский, где грешат сионанизмом. Уходят сыновья, задрав хвосты, и дочери томятся, дома сидя: мы садим семена, растим цветы, а после только ягодицы видим. Живу я одиноко и сутуло, друзья поумирали или служат, и там, где мне гармония блеснула, другие просто жопу обнаружат. Я вдруг утратил чувство локтя с толпой кишащего народа, И худо мне, как ложке дегтя должно

быть худо в бочке меда. Смешно, когда мужик, цветущий густо, с родной державой соли съевший пуд, внезапно обнаруживает грустно, что, кажется, его давно ебут. Во всем, что видит или слышит, предлог для грусти находя, зануда — нечто вроде крыши, текущей даже без дождя. На нас нисходит с высоты от вида птичьего полета то счастье сбывшейся мечты, то капля жидкого помета. Мы умны, а вы — увы что печально, если жопа выше головы, если жопа в кресле.

Глава 3

БОРЬБЕ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО

Я БЫЛ ИНОРОДНОЕ ТЕЛО

В стране рабов, кующих рабство среди блядей, поющих блядство, мудрец живет анахоретом, по ветру хер держа при этом. Себя расточая стихами и век промотавши, как день. я дерзко хватаю руками то эхо, то запах, то тень. На все происходящее гляжу и думаю: огнем оно гори: но слишком из себя не выхожу, поскольку царство Божие — внутри. Прожив полвека день за днем и поумнев со дня рождения, теперь я легок на подъем лишь для совместного падения. Красив, умен, слегка сутул, набит мировоззрением, вчера в себя я заглянул и вышел с омерзением. В живую жизнь упрямо верил я, в простой резон и в мудрость шутки, а все высокие материи блядям раздаривал на юбки. Толстухи, щепки и хромые, страшилы, шлюхи и красавицы, как параллельные прямые, в моей душе пересекаются. Мне моя брезгливость дорога, мной руководящая давно: даже чтобы плюнуть во врага, я не набираю в рот гавно. Я был везунчик и счастливчик, судил и мыслил просвещенно, и не один прелестный лифчик при мне вздымался учащенно. Мой небосвод хрустально ясен и полон радужных картин не потому, что мир прекрасен, а потому, что я — кретин.