Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Жрец величав и строг, он ключ от тайн, творящихся на свете. а шут — раскрыт и прост, как луч, животворящий тайны эти. Несмотря на раздор между нами, невзирая, что столько нас разных, в обезьянах срослись мы корнями, но не все — в человекообразных. Жизнь не обходится без сук, в ней суки с нами пополам, и если б их не стало вдруг, пришлось бы ссучиваться нам. Слишком

умных жизнь сама чешет с двух боков: горе им и от ума, и от мудаков. В эпоху страхов, сыска, рвения — храни надменность безмятежности; веревки самосохранения нам трут и душу и промежности. Пугаясь резких поворотов, он жил и мыслил прямиком, и даже в школе идиотов его считали мудаком. Чтобы плесень сытой скудости не ползла цвести в твой дом — из пруда житейской мудрости черпай только решетом. Есть люди: величава и чиста их личность, когда немы их уста; но только растворят они уста, на ум приходят срамные места. Люби своих друзей, но не греши, хваля их чересчур или зазря; не сами по себе мы хороши, а фону из гавна благодаря. Бесцветен, благонравен и безлик, я спрятан в скорлупу своей типичности; безликость есть отсутствие улик опасного наличия в нас личности. В года кошмаров, столь рутинных, что повседневных, словно бублики, страшней непуганых кретинов одни лишь путаные умники. Не меряйся сальным затасканным метром толпы, возглашающей славу и срам, ведь голос толпы, разносящийся ветром, сродни испускаемым ею ветрам. На людях часто отпечатаны истоки, давшие им вырасти; есть люди, пламенем зачатые, а есть рожденные от сырости.

Глава 7

УВЫ, НО ИСТИНА — БЛУДНИЦА

НИ С КЕМ ЕЙ ДОЛГО НЕ ЛЕЖИТСЯ

Я охладел к научным книжкам не потому, что стал ленив; ученья корень горек слишком, а плод, как правило, червив. Вырастили вместе свет и мрак атомного взрыва шампиньон. Боту сатана совсем не враг, а соавтор, друг и компаньон. В цинично-ханжеском столетии на

всем цена и всюду сцена. Но дом. Но женщина. Но дети. Но запах сохнущего сена. Глубокая видна в природе связь, основанная Божьей бухгалтерией: материя от мысли родилась, а мысль — от спекуляции материей. Толпа естествоиспытателей на тайны жизни пялит взоры, а жизнь их шлет к ебене матери сквозь их могучие приборы. Дай голой правды нам, и только! Нагую истину, да-да! Но обе женщины, поскольку нагие лучше не всегда. По будущему мысленно скитаясь и дали различая понемногу, я вижу, как старательный китаец для негра ставит в Туле синагогу. Как сдоба пышет злоба дня, и нет ее прекрасней: а год спустя глядишь — херня, притом на постном масле. Очень дальняя дорога всех равняет без различия: как бердичевцам до Бога, так и Богу до Бердичева. Устарел язык Эзопа, стал прозрачен, как струя, отовсюду светит зопа, и не скроешь ни фуя. В духовной жизни я корыстен и весь пронизан этим чувством: всегда из двух возможных истин влекусь я к той, что лучше бюстом. Бежишь, почти что настигая, пыхтишь в одежде лет и знаний, хохочет истина нагая, колыша смехом облик задний. Наш ум и задница — товарищи, хоть их союз не симметричен: талант нуждается в седалище, а жопе разум безразличен. Два смысла в жизни — внутренний и внешний; у внешнего — дела, семья, успех, а внутренний — неясный и нездешний — в ответственности каждого за всех. Подлинное чувство лаконично, как пургой обветрившийся куст, истинная страсть косноязычна, и в постели жалок златоуст. Наука в нас изменит все, что нужно, и всех усовершенствует вполне, мы станем добродетельно и дружно блаженствовать — как мухи на гавне. Вновь закат разметался пожаром — это ангел на Божьем дворе жжет охапку дневных наших жалоб. А ночные он жжет на заре. Растут познания ступени, и есть на каждой, как всегда, и вечных двигателей тени, и призрак Вечного Жида.