Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Я на карьеру, быт и вещи не тратил мыслей и трудов, я очень баб любил и женщин, а также девушек и вдов. Есть страсти, коим в восхваление ничто нигде никем не сказано; я славлю лень — преодоление корысти, совести и разума. Наш век легко плодит субъекта с холодной згой в очах порочных, с мешком гавна и интеллекта на

двух конечностях непрочных. Снегом порошит моя усталость, жизнь уже не книга, а страница, в сердце — нарастающая жалость к тем, кто мельтешит и суетится. В советах нету благодати и большей частью пользы нет, и чем дурак мудаковатей, тем он обильней на совет. Владыкой мира станет труд, когда вино польет из пушек, и разом в девственность впадут пятнадцать тысяч потаскушек. Ты вечно встревожен, в поту, что в соку, торопишься так, словно смерть уже рядом; ты, видно, зачат был на полном скаку каким-то летящим в ночи конокрадом. По ветвям! К бананам! Где успех! И престиж! Еще один прыжок! Сотни обезьян стремятся вверх, и ужасен вид их голых жоп. Я уважаю лень за то, что в ее бездейственной тиши живую мысль питает почва моей несуетной души. Сказавши, не солгав и не похвастав, что страху я не слишком поддаюсь, не скрою, что боюсь энтузиастов и очень активистов я боюсь. Чтобы вдоволь радости отведать и по жизни вольно кочевать, надо рано утром пообедать и к закату переночевать. У тех, в ком унылое сердце, и мысли тоскою мореные, а если подробней всмотреться, у бедных и яйца — вареные. Этот тип — начальник, вероятно: если он растерян, огорошен, если ветер дует непонятно — он потеет чем-то нехорошим. Уже с утра, еще в кровати, я говорю несчетный раз, что всех на свете виноватей — Господь, на труд обрекший нас. Расчетлив ты, предусмотрителен, душе неведомы гримасы, ты не дитя живых родителей, а комплекс компаса и кассы. Чуждаясь и пиров, и женских спален, и быта с его мусорными свалками, настолько стал стерильно идеален, что даже по

нужде ходил фиалками. Так привык на виду быть везде, за престиж постоянно в ответе, что, закрывшись по малой нужде, держит хер, как бокал на банкете. Живи, покуда жив. Среди потопа, которому вот-вот наступит срок, поверь — наверняка мелькнет и жопа, которую напрасно ты берег. Так ловко стали пресмыкаться сейчас в чиновничьих кругах, что могут с легкостью сморкаться посредством пальцев на ногах. Есть люди — прекрасны их лица и уровень мысли высок, но в них вместо крови струится горячий желудочный сок.

Глава 6

КТО ТОМИМ ДУХОВНОЙ ЖАЖДОЙ,

ТОТ НЕ ЖДИ ЛЮБВИ СОГРАЖДАН

Человек — это тайна, в которой замыкается мира картина, совмещается фауна с флорой, сочетаются дуб и скотина. На безрассудства и оплошности я рад пустить остаток дней, но плещет море сытой пошлости о берег старости моей. Служа истории внимательно, меняет время цену слова; сейчас эпоха, где романтика звучит, как дудка крысолова. Весомы и сильны среда и случай, но главное — таинственные гены, и как образованием ни мучай, от бочек не родятся Диогены. Бывают лица — сердце тает, настолько форма их чиста, и только сверху не хватает от фиги нежного листа. Душой своей, отзывчивой и чистой, других мы одобряем не вполне; весьма несимпатична в эгоистах к себе любовь сильнее, чем ко мне. Когда сидишь в собраньях шумных, язык пылает и горит; но люди делятся на умных и тех, кто много говорит. В стихах моих не музыка живет, а шутка, запеченная в банальности, ложащаяся грелкой на живот, болящий несварением реальности. Нельзя не злясь остаться прежним урчаще булькающим брюхом, когда соседствуешь с мятежным смятенно мечущимся духом.