Антология сатиры и юмора России XX века. Том 17

Губерман Игорь Миронович

Дикая игра воображения попусту кипит порой во мне — бурная, как семяизвержение дряхлого отшельника во сне. Я к эпохе привернут, как маятник, в нас биение пульса единое; глупо, если поставят мне памятник — не люблю я дерьмо голубиное. Ты с ранних лет в карьерном раже спешил бежать из круга нашего; теперь ты сморщен, вял и важен, как жопа дряхлого

фельдмаршала. По многим ездил я местам, и понял я не без печали: евреев любят только там, где их ни разу не встречали. В пустыне усталого духа, как в дремлющем жерле вулкана, все тихо, и немо, и глухо — до первых глотков из стакана. Уже виски спалила проседь, уже опасно пить без просыпа, но стоит резко это бросить, и сразу явится курносая. Жизни надвигающийся вечер я приму без горечи и слез; даже со своим народом встречу я почти спокойно перенес. Был организм его злосчастно погублен собственной особой: глотал бедняга слишком часто слюну, отравленную злобой. Я под солнцем жизни жарюсь, я в чаду любви томлюсь, а когда совсем состарюсь — выну хер и заколюсь. Затаись и не дыши, если в нервах зуд: это мысли из души к разуму ползут. Когда я крепко наберусь и пьяным занят разговором, в моей душе святая Русь горланит песни под забором. Кипит и булькает во мне идей и мыслей тьма, и часть из них еще в уме, а часть — сошла с ума. Столько стало хитрых технологий, множество чудес доступно им, только самый жалкий и убогий хер живой пока незаменим. Если на душе моей тревога. я ее умею понимать: это мировая синагога тайно призывает не дремать. Я знаю, зрителя смеша, что кратковременна потеха, и ощутит его душа в осадке горечь после смеха. По жизни я не зря гулял, и зло воспел я, и добро. Творец не зря употреблял меня как писчее перо. Прорехи жизни сам я штопал и не жалел ни сил, ни рук, судьба меня скрутила в штопор, и я с тех пор бутылке друг. Я слишком, ласточка,

устал от нежной устной канители, я для ухаживанья стар — поговорим уже в постели. Хоть запоздало, но не поздно России дали оживеть, и все, что насмерть не замерзло, пошло цвести и плесневеть. Любовь завяла в час урочный, и ныне я смиренно рад, что мне остался беспорочный гастрономический разврат. Нам потому так хорошо, что, полный к жизни интереса, грядущий хам давно пришел и дарит нам дары прогресса. Всего лишь семь есть нот у гаммы, зато звучат не одинаково: вот точно так у юной дамы есть много разного и всякого. Сегодня думал я всю ночь, издав к утру догадки стон: Бог любит бедных, но помочь умножить ноль не может Он. Поскольку много дураков хотят читать мой бред, ни дня без глупости — таков мой жизненный обет. Жаль Бога мне: святому духу тоскливо жить без никого: завел бы Он себе старуху, но нету ребер у Него. Когда кому-то что-то лгу, таким азартом я палим, что сам угнаться не могу за изолжением моим. При всей игре разнообразия фигур ее калейдоскопа, Россия все же не Евразия, она скорее Азиопа. На все глядит он опечаленно и склонен к мерзким обобщениям; бедняга был зачат нечаянно и со взаимным отвращением. Если хлынут, пришпоря коней, вновь монголы в чужое пространство, то, конечно, крещеный еврей легче всех перейдет в мусульманство. Себя из разных книг салатом сегодня тешил я не зря, и над лысеющим закатом взошла кудрявая заря. За то, что теплюсь легким смехом и духом чист, как пилигрим, у дам я пользуюсь успехом, любя воспользоваться им. Женился на красавице смиренный Божий раб, и сразу стало нравиться гораздо больше баб. Я к веку относился неспроста с живым, но отчужденным интересом: состарившись, душа моя чиста, как озеро, забытое прогрессом.