Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин
Шрифт:
– Актерка! Дездемона! Обвели вокруг пальца! – И с неожиданной резвостью Мерзляев припустил к лазарету В палате шло бурное объяснение.
– И вот из-за вашей бесцеремонности папенька угодил в тюрьму, – заканчивала Настя свой обвинительный монолог. – А дальше он подвергся таким испытаниям, о которых я не имею права вам поведать! Какие же чувства можно к вам испытывать?!
– Простите великодушно! Не знал! Виноват! Но поймите – воспылал… Чистая любовь! Одним словом, ураган души, – кстати, как вас зовут?
–
– Жужу, что ль? Это мой товарищ!
– Товарищ!? – Настенька зашлась от возмущения. – Впрочем, мне плевать! – опомнилась она. – Меня это не волнует! Ничего, кроме отвращения, я к вам не испытываю… Любимый мой, Лешенька, желанный… Счастье мое ненаглядное! – И Настя повисла на Плетневе, покрывая его жаркими поцелуями, поскольку увидела в дверях вошедшего штабс-капитана.
– Я на седьмом небе, любовь моя! – воскликнул корнет, прижав девушку к груди.
– Извините, господа, я прерву вашу семейную идиллию, – сухо сказал Мерзляев.
– Да что ж это такое, в конце концов? – возмутился Плетнев. – Выйдите вон!
– Сначала ответьте на вопрос: кто на вас напал?
– Сначала меня арестуйте, а потом допрашивайте!
– Думаю, придется удовлетворить вашу просьбу, – резко ответил жандармский офицер. – И все-таки – кто напал?
– Чтоб он от нас отвязался, ответь ему, Леша! – посоветовала Настя.
– Пять всадников! На белых конях! В черных костюмах и черных полумасках, – заученно отбарабанил корнет и не удержался: – Остальных, не помню сколько, положил на месте!
– Я так и думал! – протянул Мерзляев. – Теперь мне ваша неблаговидная роль, сударыня, ясна до конца. Думаю, мы продолжим разговор с вами в другом месте.
– Леша, солнышко мое! – Настя испуганно прижалась к корнету. – Этот тип меня преследует! Он сделал мне гнусное предложение…
– Что? – взревел корнет. – Стреляться! Здесь! Сейчас! Немедленно!
– Попрошу не выходить из помещения, – холодно приказал Мерзляев. – Через пятнадцать минут здесь будут жандармы…
– Трус! Ничтожество! Подлец! – продолжал выкрикивать оскорбления корнет. – Будешь стреляться или нет, сукин сын?!
– Милостивый государь, – хладнокровно произнес Мерзляев. – При исполнении служебных обязанностей я не стреляюсь, а стреляю! – И, круто повернувшись, покинул лазарет.
Наступила пауза.
– Ну, все! – вздохнула Настя. – Он нам этого не простит.
– Не сердитесь на меня, – удрученно пробормотал Алексей. – Не сдержался… Все испортил!
– Лешенька, – нежно произнесла Настя и подошла к корнету. – Горе мое… ненаглядное! – Она ласково погладила его по лицу.
– Он что, подглядывает опять? – недоверчиво спросил Плетнев и отстранился.
– Нет… Я не поэтому! – Настя прильнула к корнету.
– Родная моя! Желанная! Я вам раб навеки! – И вдруг Плетнев снова
В уютном тюремном кабинете господин Мерзляев кормил рыбок. Не прерывая этого важного занятия, он вел беседу с актером Бубенцовым. Впрочем, вряд ли допрос можно считать беседой… Ссадины и синяки на лице актера свидетельствовали об этом.
– Любезнейший Афанасий Петрович! Ну зачем вы меня обманываете? Я сам ценю шутку, но всему же есть предел. Мы с вами два просвещенных, уже немолодых человека – неужели мы не найдем общий язык?!
– Да что ж вы мне не верите? – канючил Бубенцов. – Зачем мне вам врать? Налетели, уволокли, отвезли в поле, закричали: «Ах, это не предводитель, мы ошиблись!» – и бросили в густую рожь…
Тюремный писарь старательно фиксировал на бумаге каждое слово.
– В густую высокую рожь! – Мерзляев сделал ударение на слове «высокую». – Плохо помните текст роли, господин артист. Все эти романтические бредни мы уже занесли в протокол, но меня интересует правда… А правда проста: сопляк корнет не подозревал, что наш расстрел – маскарад, сыграл в благородство и отпустил вас…
– Ну, а мне-то на кой убегать?!
– Очевидно, тоже… из благородства!
– Это во мне-то благородство? – засмеялся Бубенцов. – Обижаете, господин начальник! Благородство – это по вашей части… по дворянской!
– Почему вы сразу не явились ко мне после того, как вас бросили в густую высокую рожь? Зачем-то переоделись и пустились в бега.
– Честно признаюсь, ваше высокоблагородие. Боялся – не поверите!
– Правильно боялись. Не верю!
– Значит правильно делал, что бежал, – логично подвел итог Бубенцов.
– Корнета подвести боитесь! – размышлял вслух Мерзляев. – Нашли кого жалеть. Этого солдафона?
– Опять обижаете! – с пафосом воскликнул актер. – Уж кого и ненавижу, так его. Я ж в него целил, а не в госпожу губернаторшу. Это он нам спектакль сорвал. Он меня до тюрьмы довел. Он меня на расстрел повез…
– И дочку вашу обесчестил, – как бы невзначай закончил перечень Мерзляев.
– Что? – Актер осекся. – Как? Что вы имеете в виду?
– То и имею! – развел руками штабс-капитан. – Есть свидетели…
– Врешь! – сорвался Бубенцов.
– Разделяю ваше отцовское горе, – сокрушенно сказал Мерзляев. – Поэтому подумайте, стоит ли его выгораживать… Артюхов! – позвал он своего подручного, стоявшего у двери. – Пригласи-ка сюда господина Плетнева! А вы, – добавил он, обращаясь к артисту, – посидите тут, в уголочке, поразмыслите, послушайте…
С шумом распахнулась дверь, и в кабинет начальника тюрьмы ворвался корнет.
– Выражаю свой протест, господин штабс-капитан, – отчеканил Алексей. – Почему меня не поместили в одной камере с невестой? Это бесчеловечно!