Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Успокойтесь, m-lle Лилиенталь… Это был холостой выстрел… Борис и не думал стреляться… А сейчас он не может вас принять, потому что его костюм не в порядке… М-lle Лилиенталь привыкла к обществу светских фатов… Без смокинга и белого жилета он боится уступить в джентльменстве г-ну Извольскому…
— Не смейте со мной так говорить!.. Так, значит, это была комедия?.. Борис жив!
— Борис жив… Вам он своею смертью ни удовольствия, ни рекламы доставить не намерен… Борис Завьялов выше телефонных флиртов и вообще… Он
Борис вышел из своей комнаты и, приветливо подавая девушке обе руки, спокойно и радостно сказал:
— Да, Лия Львовна. Я еду на войну добровольцем! Спасибо, что пришли ко мне проститься… Это то важное, что я хотел вам сообщить… Я сам хотел повидать вас, но вы были так суровы…
— Борис! Борис! Как тебе не стыдно так пугать меня! Я слышала выстрел и думала, что сердце во мне оборвется… Боже, что я пережила на извозчике, гоня его сюда… Я тут сразу поняла, кто ты для меня… Борис, Борис! Я люблю тебя! Я никуда от себя не отпущу тебя…
— Лия… За те две секунды, когда я был на краю могилы, от выстрела меня спас вот этот разбойник, ударивший по руке так, что и сейчас ломит, — за эти две секунды я тоже пережил целую жизнь… Я увидал и понял, какую непоправимую глупость чуть было не сделал. Мне такой мелкой, такой ничтожной, такой жалкой кажется моя ревность, ваша жестокость, неотразимость Извольского и прочая личная чепуха, что стыдно вспоминать о них. И не будем говорить ни о чем этом личном.
— Борис, я не пущу тебя на войну!
— Бросьте, Лия, истерические вопли. Ими вы не тронете никого. Перед вами не тот мальчишка, который полчаса тому назад вымаливал свидание… Я сам не знаю, как у меня открылись глаза… Умереть за вас, даже жить ради вас для меня теперь не кажется достойной меня задачей… Я умру за родину! Клянусь моею… любовью к вам…
— Борис! Я скверная, я гадкая! Я нарочно дурила с Извольским, чтобы разжечь твою ревность… Я не верила, что ты способен на самоубийство! Я не знала, как люблю тебя… Я не пущу тебя! Я сама поеду за тобой… Хочешь, я поступлю в сестры милосердия!..
— Ничего я от вас не хочу… Поступайте, как хотите, как чувствуете…
Кукарников с восхищением глядел то на Бориса, то на Лию:
— И такие славные ребята чуть-чуть было не искалечили себе жизнь из-за какой-то там гадины!..
— Вы не едете сегодня в театр?..
— Нет, я еду, но не сегодня, на театр военных действий.
Она схватила голову Бориса и впилась в губы поцелуем, орошенным слезами радости, счастья, муки, неизъяснимой сладости решения, которое сразу окрылило ее существо.
— Вот это настоящее дело! Вы любите друг друга и, несмотря на это, поедете на войну! Вот это настоящее геройство! Уж и напьюсь же я сегодня! Урра! Подать мне полный бокал политуры!
XV. В УНИВЕРСИТЕТЕ
Назавтра Завьялов
О, конечно, его примут добровольцем, несмотря на то, что таких, как он, добровольцев были сотни, тысячи.
Радостное возбуждение охватило его. Не хотелось идти на урок. Так и подмывало завернуть в университет и приобщиться к общему празднику, о котором рассказывал Кукар-ников.
С тех пор, как Борис получил этот урок, убивающий его утренние часы, он ни разу не был в университете, ни на одной лекции!
Даже в лицо не знает некоторых профессоров. Как, впрочем, и многие из студентов.
Урок у него выгодный, приятный, нетрудный: готовить в первый класс гимназии бойкого, способного, милого мальчика, который и без того готов. Заниматься с ним — одно удовольствие.
— Воля ничего не потеряет, если пропустить урок… Да все равно ведь скоро придется урок бросить: теперь не до диктантов и не до арифметических задач! Надо подыскать заместителя… Если Погожев в университете, кстати поговорю с ним. Из университета позвоню Марье Николаевне и предупрежу, что сегодня заниматься не могу.
В самом деле, Борис не может заниматься; в голове у него одна мысль: само Провидение послало ему вчера Ку-карникова и спасло его от величайшей глупости для, быть может, величайших подвигов.
Все отправляющиеся на войну — фаталисты. Борис, только что спасенный от верной смерти, был в эти дни фаталистом из фаталистов.
В университете — радостная автономия.
Там и тут в коридорах и аудиториях собираются сходки. Ораторы влезают на кафедру. Им аплодируют. Крики «ура!» перекатываются из конца в конец.
Если прислушаться — все речи о войне. И смысл их — один. Все, как один человек, все студенчество, вся университетская громада должна встать грудью на защиту отечества в этой справедливейшей, священнейшей, отечествен-нейшей и вместе с тем всемирной войне.
В одном месте записывались в санитары. В другом распределялись участники для продажи значков в пользу раненых. В третьем назначались дежурные для поджидания на вокзалах поездов с ранеными.
У многих студентов на руке перевязь «Красного Креста» или другой какой-нибудь благотворительной организации.
Такую перевязь увидел Борис и на Сашке Погожеве.
Погожев — милый парень и здорово нуждается. Завьялову деньги нужны на карманные расходы, он живет на полном иждивении у весьма состоятельных родителей. А Погожев живет впроголодь.
На уроки ему не везет: все больше благотворительного характера у таких же бедняков, как он сам.
— Да, признаться, меня в порядочный дом и не впустят из-за гардеробца. Гардеробцем не вышел. А в наше время с репетитора, как с актера, гардероб спрашивается. А ты погляди, что у меня за тужурка. Ежели ее вскипятить, уха получится.