Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Как на Куликовом поле... Прощайте. И можете не сомневаться - о нашем разговоре не узнает никто. Я человек чести...
– И все-таки, на чьей вы стороне?
– не выдержал Мишель.
– Помните, вы говорили, что пройдете курс обучения в максимально сжатые сроки. А уж тогда сможете твердо сказать, под чье знамя встанете.
– Помню. Курс обучения, кажется, подходит к концу.
Не торопите меня. Вы убедитесь, что мне можно верить.
– Даже после того, как вы однажды сказали пе
– Даже после этого, -
– Солгал один раз в жизни. И вам, и дочери, и самому себе. Считал, что это единственный способ обрести свободу и убедиться, на чьей стороне правда. А главное - чтобы уберечь Юнну...
– Хорошо, - сказал Мишель.
– Попробую поверить.
Хотя и не убежден, что поступаю так, как велят совесть и долг.
– Спасибо, - благодарно кивнул Ружич.
– Прощайте.
Но я бы хотел увидеть вас, скажем, через неделю.
– Я согласен.
– Очень хорошо. В следующую субботу в сквере у
Большого театра, как только стемнеет. Возможно, у меня будут важные новости.
– Договорились.
– Но умоляю вас: спасите мою дочь.
– Я сделаю все, что в моих силах.
– Прощайте. И запомните - они могут подстеречь вас снова. Крепче держите свой револьвер. И еще: берегитесь Пыжикова.
Ружич круто повернулся и исчез в темноте!
14
Калугин бушевал. Выслушав рассказ Мишеля о его ночном происшествии, он под каким-то предлогом услал из кабинета Илюшу и дал волю гневу.
– Какого черта!
– кипел он, подступив к Мишелю.
– Полный провал! За борт таких работничков, понял?
– А плаваю я превосходно!
– пытался отшутиться Мишель и еще сильнее взбесил Калугина.
– Пойдешь под суд, хоть ты мне друг и товарищ!
Тебя впередсмотрящим поставили, а ты дрыхнуть! Он тебе услужил, а ты ему? А классовое чутье? Сделай зарубку: у нас с ними все врозь! И пирсы, и маяки, и океаны! Это же только дураку не ясно!
– Ты мне политграмоту, Калугин, не читай, - вспыхнул Мишель.
– Пойми, тут случай особый. Я сомневался...
– "Сомневался", - передразнил Калугин: он терпеть не мог этого слова. Здесь тебе не стихи. И не Шопен!
– Этого я от тебя не ожидал, - приглушенно проговорил Мишель, сраженный обидным упреком Калугина.
– Я тебе сейчас не поэт, а чекист, и разговаривай со мной как с чекистом!
Калугин, ломая спички, прикурил, окутал Мишеля волной горького махорочного дыма:
– Как с чекистом? Ну, слушай: Савинкова ты проворонил, понял?
– Это еще как сказать! Французы говорят: есть и на черта гром!
– Французы!
– разозлился Калугин.
– А такую поговорку слыхал: после пожара да по воду? Ты свои промашки за успехи не выдавай, не позволим мы этого, хоть ты и был сознательный пролетарий...
– Как это был?
– вскипел
– Как это был? Ты намеки оставь црн себе! Еще и контрой окрестишь!
– Да как ты, дорогой товарищ, - ощетинился Калугин, - посмел самое наппаскуднейшее слово к себе присобачить? Да ты что?
– А то, - упрямо сказал Мишель, смягчаясь.
– А то, что, во-первых, было решено Громова пока не трогать, посмотреть, как он себя поведет. И это ты, Калугин, прекрасно знаешь. А во-вторых, оказалось, что Громов - это вовсе и не Громов...
– А кто?
– нетерпеливо вскричал Калугин.
– Ружич.
– Ружич?
– переспросил Калугин.
– Так чего ж ты молчал? Как же это понимать?
– А вот так: Ружич! И у него есть дочь. И она в опасности. Отец умоляет спасти ее!
Калугин помолчал и задумчиво сказал:
– Теперь до самого горизонта видать. Только нам от этого никакой радости! Надо ж, как все переплелось!
Дело дрянь, раз Ружич догадался, что его дочь у нас работает!
– У нас?!
– вскочил со стула Мишель, готовый тут же обнять и расцеловать взъерошенного, злого Калугина.
– У нас?!
– все еще не верил он.
– Ой-ля-ля! Это же как в сказке!
– Дьяволову внуку такую сказочку!
– не замечая его радости, воскликнул Калугин.
– Значит, так. Отец - контра. А почему он выручает чекиста, то есть тебя? Тут концы с концами не сходятся. Да еще просит спасти свою дочь... Такие чудеса, что дыбом волоса!
– Ну, тебе это не угрожает!
– попробовал пошутить Мишель, намекая на бритую голову Калугина.
– А за такую новость дай я тебя обниму!
Калугин застегнул кожанку на все пуговицы, подтянул ремень, будто ему предстояло совершить что-то торжественное и необычное.
– Влюблен?
– сурово спросил он, обрывая восторженное восклицание Мишеля, и, как смирного котенка, погладил кобуру маузера.
– Ты - провидец!
– радостно признался Мишель.
– В провидцев не верю, - не принял шутки Калугин.
– А ты запомни отныне и вовеки: или революция, или любовь. Тут выбор ясный, и ты его сделай. Нам нужны не влюбленные страдальцы, а бойцы, и чтоб сердце было стального литья. Как у линкора. Вот и весь разговор в данном масштабе, точка!
– Какой же я страдалец?!
– изумился Мишель, все еще не принимая всерьез того, что сказал Калугин.
– Да ты знаешь, что такое сила любви? Она же окрыляет!
– Не окрыляет, а опьяняет, - строго поправил его Калугин.
– Что ты мне заливаешь, я что - в любви ни черта не смыслю? Ученый! А только хватит травить об этом распроклятом вопросе, понятия у нас с тобой несовместимые.
– Хватит так хватит, - согласился Мишель, обрадованный, что сможет уйти от прямых, в лоб поставленных вопросов Калугина о взаимоотношениях с Юнной.
– Я пришел по делу.