Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– А я, выходит, лежу на боку да гляжу за Оку?
– Меня мучает совесть, - искренне признался Мишель. Все, что он теперь говорил, было согрето думами о Юнне и потому окрашивалось в светлые и радостные тона.
– Но ты, Калугин, неправ. И камнями в меня не кидай! Верю: Ружич поможет нам нащупать след Савинкова.
– Ищи-свищи теперь своего Ружича!
– ерепенился Калугин.
– А почему ты мне раньше не сказал о Юнне?
– вдруг спросил Мишель.
Калугин пожевал пухлыми губами. Он мысленно выругал себя за то, что позабыл сказать Мишелю о Юнне.
И
– Ладно уж, - наконец выдавил он.
– Тут и мне всыпать следует. Замотался, штурвал не туда крутанул.
Теперь нам Феликс Эдмундович такую ижицу пропишет - век помнить будем.
И то, что он говорил сейчас об ошибке в таком духе, что тяжесть ее следует взвалить на плечи двоих, вызвало у Мишеля доброе, теплое чувство к этому суровому человеку. Не потому, что он облегчал его вину, а потому, что неспособен был свалить ее на другого.
– У меня интереснейшая новость...
– начал Мишель, надеясь поднять настроение Калугина.
– Ну-ну, - пробурчал Калугин, - знаю, из блохи голенище скроишь. Чего у тебя?
Мишель подошел к столу Калугина, где под стеклом лежала любовно вычерченная Илюшей схема Москвы,
– Вот переулок, видишь?
– Малый Левшинский?
– Он самый.
– подтвердил Мишель.
– В доме номер три собираются люди. Понимаешь, не грех бы и проверить. Установить наблюдение...
– Проверить!
– снова вышел из себя Калугин.
– Установить наблюдение! Советчик нашелся! У меня комиссары третью ночь на вахте. И без жратвы, между прочим.
Мишель не переубеждал Калугина: и проверит, и установит наблюдение, а сперва отведет душу, поплачется.
– Мы тут три адреса на контроль брали, - сказал Калугин.
– Оказалось: чистая липа. Кому-то хочется, чтоб мы свои силы распыляли, выматывали. Зря людей гонять не буду. Сам-то уверен?
– Почти.
– Почти!
– всплеснул длинными руками Калугин.
– А чего забрел в тот переулок?
– Абсолютно случайно. Старые арбатские переулки...
Какое это чудо!
– Опять стихи?
– Проза, чистая проза!
– засмеялся Мишель.
– Иду, любуюсь - и вдруг: в дом три заходит Ружич!
– Опять Ружич?
– Опять.
– Не засек тебя?
– Исключено. Вечерело, да и я стоял в стороне, за забором. Потом, с интервалами в полчаса, - еще четверо!
В тот самый дом!
– С этого бы и начинал!
– все еще пытался сердиться Калугпн, но теперь это у него не получалось.
– Ружич, значит, у тебя снова на прицеле?
– Он заговорил волнуясь, словно предчувствовал важные события.
– Вот что. Больше туда не подгребай. Я другого пошлю. Иначе Ружич нам всю обедню испортит.
– Как знаешь, - вздернул плечами Мишель.
– А только Ружич за мной остается. Я начинал, я и закончу.
– Добро!
– Скажи, - тихо спросил Мишель, - скажи, она знает об отце?
– Да, - коротко бросил Калугин.
– Знает. Сама рассказала.
"Сама!
– восхитился Мишель.
– Иначе она и не могла поступить.
И то, что тогда, в кафе "Бом", в его душу заползло сомнение, мучило его, будто он перечеркнул этим свою веру в ГОнну и свою любовь к пей. Он искупит вину перед своей совестью лишь в том случае, если докажет преданность Юнне, если в самую тяжкую минуту придет ей на помощь, если будет шить ее счастьем и ее страданиями. Отныне - он дал себе клятву каждая строчка его стихов будет принадлежать Юнне. А если ему будет суждено совершить подвиг - он посвятит его ей. Он встретится с ней и скажет все, что думает сейчас. Скажет, чтобы все, что происходит с ними, было ясным, светлым и чистым, как воздух революции.
– Смотри не сядь на мель, - сказал Калугин, догадываясь о душевном состоянии Мишеля.
– Короче говоря...
Он не успел докончить: в кабинет вихрем ворвался Илюша.
– Товарищ Калугин! Вас срочно вызывает товарищ Петере!
Круглое, по-детски розовощекое лицо Илюши сияло:
он знал, что Петере не станет зря вызывать Калугина.
Наверняка предстоит боевое задание, и, значит, Калугин не забудет и его.
– Счастливый человек, - насупился Калугин, заметив, как блестят, точно спелая черная смородина после дождя, глаза Илюши.
– Выпалил - и никаких тебе забот...
И тут же пожалел о сказанном: лицо Илюши будто опалило огнем. Опустив черную курчавую голову, словно его внезапно ударили, он окаменело застыл в той позе, в которой его застали слова Калугина. Но это продолжалось секунду. Илюша запальчиво крикнул:
– Я не мальчик! Не мальчик!
Калугин задержался в дверях и изумленно оглядел Илюшу с ног до головы. Тот не отвел взгляда.
– Вижу, что не мальчик, - медленно произнес Калугин, неожиданно улыбнувшись.
– Вон какой вымахал!..
– И, обращаясь к Мишелю, сказал: Подожди меня, может, понадобишься.
Петере, в белой рубахе и защитного цвета бриджах, взмахнул гривой черных волос, нетерпеливо обнял Калугина за плечи.
– Читай.
– Петере протянул Калугину лист плотно исписанной бумаги.
Калугин приник к листу. Это было донесение командира латышского стрелкового полка, несшего охрану Кремля. Он сообщал, что к нему пришла сестра милосердия и рассказала, что некий юнкер Иванов, находящийся сейчас в Иверской больнице, поведал ей, будто в ближайшее время Москва будет охвачена восстанием. Влюбленный в сестру милосердия, юнкер умолял ее на время грозных событий покинуть столицу.
– Ясное дело!
– протянул Калугин, дочитав донесение.
– В том-то и беда, что многое неясно. Немедленно - к Феликсу Эдмундовичу. Забеги к Лацису, пусть захватит оперативные материалы.
Дзержинский с напряженным вниманием выслушал все, что доложил Петере. Попутно он просматривал материалы, которые ему время от времени подавал Лацис.
– Предлагаю немедленно оцепить Иверскую больницу и всю эту братию просветить чекистским рентгеном, - энергично заключил Петере свой доклад.