Апокалипсис местного значения
Шрифт:
— Можно вопрос, командир? — вмешался в лекцию мой беспокойный спутник.
— Да-да, — с готовностью отозвался гид.
— Вы что-то говорили насчёт славянской кухни. Ну, каши там и всё такое… — со всей возможной деликатностью, на которую был способен, напомнил об обещанном петербуржец.
— Конечно, конечно, — спохватился гид, — вас ждёт великолепный ужин и отдых. Разбивайтесь по шесть человек и выбирайте себе терем по вкусу. Ваши — те, что слева.
Теремов было десять. Они располагались «подковкой» вокруг поляны и призывно смотрели на
— Давай в этот рванём, — толкнул меня в бок мой новый приятель и кивнул на ближние хоромы с длинным высоким крыльцом.
— Давай, — мне было всё равно, куда идти ужинать.
Краем глаза я заметил, как Шалугина, взяв под руки, потащили в соседний терем всё те же девицы. Можно было и мне пристроиться в их компанию, но я решил не торопить событий и направился вслед за питерцем.
Терема и вблизи поражали своей мощью и тщательностью отделки. Я с уважением остановился перед высокой лестницей, разглядывая затейливые резные балясины. Что и говорить, сработано мастером.
Не я один был поражён увиденным. Восторженные «охи» и «ахи» плавали над поляной вперемешку с английским «beautiful!» и детским чириканьем.
— Руки вверх! — властным шёпотом вдруг скомандовали мне прямо в ухо.
Я молниеносно обернулся — и ничего не увидел. Зато несколько пахучих цветков хлестнуло меня прямо в лоб. Я резко схватился за них — и вытащил из-за спины хохочущую Джил.
— Вот это реакция! — весело похвалила она и уцепилась за локоть. — Сбежать хотел? От меня не убежишь. На ужин, мистер Карельцев!
Отступать было некуда. Я вздохнул и сдался.
— Прошу Вас, миледи, — пригласил я, и мы церемонно взошли на высокое рубленое крыльцо.
Ещё в дверях нас встречал целый фейерверк запахов. Пахло поджаренной на сале картошкой, молодым лучком, только что испечённым ржаным хлебом, чистыми полотенцами, домашним уютом. Оставив в сенцах свои вещи и умывшись над низкой кадкой, мы вошли в терем и замерли на пороге.
По просторной горнице плыл приглушённый свет, рождаемый стилизованными под свечи светильниками. А посреди горницы стоял стол. И не стол даже — огромный дубовый столище. Его доски были выскоблены до матового паркетного блеска. А на них …
Картошка, скворчащая в двух чугунных таганах, блестящие маринованные маслята в судочках, квашеная капуста с алыми глазками клюквы в простом липовом корытце, большие, как снаряды, солёные огурцы прямо в бочонке. Белоснежная ветчина, розовый окорок и перламутровая нарезка из сёмги скромно возлежали на широком берестяном подносе. Хлеб располагался отдельно, нарезанный крупно, от души. В центре стола имел место целый противень жареного в сметане сига.
Такой стол сделал бы честь любому московскому ресторану. Я с удовлетворением отметил про себя платёжеспособность своей конторы.
А из-за расписной белёной печки тем временем, из-за цветастой ситцевой занавесочки выплыла в расшитом сарафане, в бисерном высоком кокошнике румяная, красивая, улыбчивая хозяюшка терема.
— Проходите, гости
Мой питерский приятель уже восседал в дальнем углу стола, нетерпеливо ёрзал на лавке и обрадованно махал нам обеими руками:
— Братан, давайте сюда. Я места зачалил.
Сказать по правде, мест за столом было полно, если не считать занятого самим питерцем.
Но я был тронут. Я пропустил Джил вперёд, и мы уселись на широкие лавки, покрытые половичками. Джил немедленно принялась разглядывать половички и рушник.
— Слышь, командир, — косясь на неё, обратился ко мне мой новый приятель, — познакомь с барышней.
— Джульетта, — не дожидаясь моего представления, сказала Джил и протянула питерцу свою руку.
Тот поспешно вытер свою лапу о край майки, осторожно пожал кончики её пальцев и скромно представился:
— Толик.
Впрочем, он мог бы и не называть своего имени — оно было оттатуировано на его сарделькообразных пальцах. По букве на сардельку.
А народ прибывал. Вслед за нами в горнице появился интеллигентнейшего вида добродушный старикан с пивным брюшком, тростью и чеховским пенсне на носу.
— Привет честной компании! — провозгласил он с порога и удовлетворённо крякнул, увидав стол.
Затем возникла женская фигурка в чёрной монашеской накидке. Войдя, она пробормотала что-то неслышное и, приметив в дальнем углу, на полочке, образок, трижды перекрестилась.
Последним, едва не сбив замешкавшуюся монашку, ввалилось бритое наголо существо с блестящей серьгой в левом ухе. Оно мрачно оглядело присутствующих и молча направилось к столу. Существо было, предположительно, мужского пола и имело лет пятнадцать-шестнадцать от роду.
Из кухни появилась хозяйка с дымящимся чугуном.
— Ушица на славу вышла, — пропела она и принялась ловко разливать её по глубоким глиняным мискам.
О! Что это была за уха! Подёрнутая янтарным жирком, она благоухала лавром и душистым перцем. В перламутровой глубине её угадывались благородно-розовые налимьи кусочки вперемешку с картофельными кубиками и тонкими кольцами лука, обжаренного до золотистости. Оранжевые бляшки моркови горели в ней, словно цветки календулы.
Уха и на вкус оказалась превосходной. Утоляя первый голод, я пробовал прикинуть дальнейший план действий. Завтра с утра, если верить гиду, всех поведут к источнику. А сразу после завтрака обе ладьи выйдут в море, и больше на остров мы не вернёмся. Значит, у Шалугина только ночь, чтобы сделать то, зачем он сюда явился. Ну, а если его всё-таки пасут? Что ж, тогда будет шанс познакомиться и с этим «хвостом». Начнёт действовать Шалугин — и они засветятся. Это уж, как пить дать. А что если он решит оторваться перед самым отплытием? Тогда вся моя легальность летит к чертям и мне придётся тоже «отстать» от группы. Впрочем, поживём — увидим. А пока — ждать. Ждать и не высовываться.