Апокалипсис Томаса
Шрифт:
— Все панели на месте, — заверил его Клойс. — Что бы с ней ни случилось, добрался до нее не урод.
Они решили обыскать дом в поисках Виктории Морс, разбившись на группы по двое, всегда оставаясь на одном этаже, и начать с верхнего.
— В моих апартаментах ее нет, — предупредил Клойс. — Но и без этого территория огромная. Надо осмотреть каждый чулан, каждый темный угол. За дело.
Они все вышли из гостиной через арку с колоннами, а в вестибюле поднялись по лестнице на второй этаж.
Я устал стоять на руках и коленях за диваном, поэтому перекатился на спину. Копья, кинжалы и дротики света застыли на
Клокер. Естественно, я был клокером, потому что мне предстояло состариться и умереть, а отпущенное мне время отсчитывали часы [32] . Имея возможность периодически восстанавливать юную внешность и здоровье, они, как сказала Виктория, называли себя Стоящими-вне, не знающими «ни запретов, ни правил, ни страхов».
32
Клокер/Clocker — от английского clock/часы.
Они также заблуждались. Реальность накладывает ограничения, хотим мы их признавать или нет. Эти так называемые Стоящие-вне могли быть очень умны, но их все равно окружала темнота, точно так же, как сейчас она окружала копья, кинжалы и дротики света, застывшие на лепнине над люстрой.
Возможно, эти люди действительно жили без правил, по крайней мере, в том смысле, что не признавали естественных законов, но я же видел, как страх ограничивал их жизни. Виктория Морс не делала ничего рискованного, чтобы не умереть в результате несчастного случая. Генри Лоулэм не мог находиться вне стен поместья, потому что соседство машинерии Теслы и Мафусаилов поток гарантировали ему долгую жизнь.
Я теперь понимал, почему Генри фантазировал о близких контактах третьего рода, по ходу которых инопланетяне могли бы даровать ему бессмертие. Он хотел жить вечно, но без ограничений, так крепко привязывающих его к Роузленду. Они все в той или иной степени стали пленниками поместья, психологически, если не физически.
Чем дольше они жили, тем дольше им хотелось жить. Чем дольше они жили, тем сильнее сжимался их мир. Год от года сужался спектр их интересов. Их социопатическое высокомерие, приравнивание себя к богам, презрение к клокерам приводили к тому, что они становились все более опасными для общества.
Я задался вопросом, а кем были эти люди, из которых Клойс сформировал круг избранных. Все они родом из 1920-х годов? Может, раньше служили ему? Какие их настоящие имена?
Если они все из того времени, тогда получалось, что они гораздо более безумны, чем я предполагал. И спасение мальчика могло потребовать куда больших усилий.
Мысли о продолжительности жизни неизбежно привели меня к воспоминаниям о Сторми Ллевеллин, которая умерла такой молодой. По необходимости мне пришлось примириться с этой утратой, жить с пустотой внутри, но без постоянной душевной боли. Теперь же тоска по ней прижала меня к полу, и я не смог подняться, когда захотел. Если Никола Тесла сумел победить смерть, изобретя фантастическую машину, подумал я, тогда и мне следует победить Потрошителя, показав себя более смелым и быстрым, чем в тот ужасный день в Пико Мундо, когда я стал вечным возлюбленным женщины, которую уже никогда не смогу поцеловать в этом мире.
Дав
Этими словами принц Арагонский описан в «Венецианском купце», когда ему не удается сделать правильный выбор и, совершив ошибку, он теряет все шансы жениться на Порции.
Мой друг, Оззи Бун, автор детективов, раньше высмеивал меня за то, что я плохо учился в школе, а главное, ничего не знал о Шекспире. Покинув Пико Мундо, я, если позволяет время, знакомлюсь с произведениями барда. Поначалу читал пьесы и сонеты исключительно ради того, чтобы Оззи мог гордиться мной, когда придет день моего возвращения в Пико Мундо. Но вскоре уже читал их, чтобы увидеть мир, такой правильный во времена Шекспира и ставший совершенно неправильным в наше время.
Его слова, написанные более четырехсот лет тому назад, часто вдохновляют меня и поднимают настроение. Но иногда приходящие на память строки задевают темную струну и пронзают сердце, хотя я бы предпочел, чтобы его не пронзали.
«Тот, кто тень поймать хотел, Счастья тень — того удел».Глава 38
Апартаменты владельца Роузленда находились в конце западного крыла. Если бы окна не закрывали стальные пластины, я бы увидел холмы и долины, уходящие к побережью, и сам океан в миле от особняка.
Клойс оставил не одну или две зажженные лампы, а все, словно, вернувшись, не хотел проводить в темноте ни мгновения, нащупывая на стене выключатель.
Он однажды заявил, что не спал уже девять лет, но я не сомневался, что его утверждение — преувеличение, если не полная чушь. Правда могла состоять в том, что он плохо спал девять лет, а то и больше, поскольку на всю ночь оставлял включенными все лампы, не мог и секунды провести в комнате, где царила такая же полуночная тьма, что и в его разуме.
Его апартаменты обставили так же роскошно, как все остальные комнаты особняка. Лампы от Тиффани, антикварная бронза, картины, которые ныне стоили миллионы.
Я не находил ничего особенно странного, пока не попал в просторную комнату, где Клойс, похоже, хранил трофеи. Стены украшали головы льва, тигра, газели с великолепными закрученными рогами и головы других животных, которых он, вероятно, подстрелил в Африке и привез с собой в Америку.
На одной стене висели черно-белые фотографии в рамках, размером восемь на десять дюймов, включая несколько, сделанных во время того сафари. Молодой Константин Клойс, определенно не старше тридцати, но легко узнаваемый, несмотря на прическу, соответствующую той эпохе, и роскошные усы, позировал, ставя ногу на различных убитых животных, с винтовкой в руке, серьезный и гордый на одних фотографиях, улыбающийся и гордый на других.