Апокриф от соседа
Шрифт:
остановиться? Я не вижу, куда я иду и куда веду учеников своих и друга своего.
Я не знаю даже, идем ли мы вообще куда-нибудь. И именно теперь я молю тебя о
совете, раби. Если я не ослышался, ты предложил мне сесть, раби, и с позволения
твоего я сяду, ноги уже совсем не держат меня.
Он тяжело опустился на низкий табурет возле самого входа.
Ицхак вздохнул:
– Иди Ешуа, ближе к столу. Садись вместе с Юдой напротив меня, старика, мне
лучше будет и видно, и слышно вас. А может нам и легче
позавидовать уже потому только, что у тебя есть настоящий друг, я видел, каким
голодным пришел ко мне Юда, но до твоего прихода он не взял в рот даже крошки.
Так что я прошу тебя, Бог ты или человек (при этих словах лицо Ешуа болезненно
передернулось), поскорее приступай к еде. Восприми это, пожалуйста, не только
как просьбу хозяина этого дома, но и как дяди Юды. Боюсь, если мы с тобой
продолжим наш диалог, вы с моим племянником можете умереть с голоду! Принеси
нам еще одну чашу, Руфь!
– крикнул он громко.
– У нас стало одним гостем больше.
– Я слышала, раби!
– отозвалась Руфь и тут же вбежала с чашей, поставила ее
на стол и, озарив всех улыбкой, вышла.
Юда и Ешуа жадно набросились на еду, едва раби Ицхак прочел молитвы на вино
и хлеб. Внезапно Юда обратил внимание на доску с рисунком, лежащую на кресле у
окна.
– Откуда у тебя это взялось, раби Ицхак?
– Что взялось? А… Это я рисую…
Юда подавился недожеванным куском:
– Рисующий человеческое лицо рави?!
– Я уже давно бросил кого либо учить, ты же знаешь…
– Конечно, знаю, что ты уже много лет сидишь затворником в своем доме, но
какая разница? Это же лик человека! Или евреям не запрещено изображать живое?..
– Да? Во-первых, сказано лишь “не сотвори себе кумира”, а я не Юпитера или
Венеру себе намалевал. А во-вторых… Твой друг снял этот запрет, и я с ним
полностью согласен. Рисовать красками на доске весьма занимательно, как, впрочем, и ваять скульптуру. Но рисовать намного проще в моем возрасте и в моих
стесненных обстоятельствах, да.
– Я снял запрет? Признаться, почтеннейший раби Ицхак, я не понимаю, о чем ты
говоришь, - удивился Ешуа.
– Мне, конечно, и в голову бы не пришло поддерживать
этот нелепый запрет на рисование портретов, но… - не имея, что сказать
дальше, он развeл руками.
Юда, смеясь, тоже не преминул встрять:
– Этот вопрос, дядя Ицхак, так мало волновал тех нищих и обездоленных, с
которыми мы встречались все эти годы, что…
– Какая плохая память у вас, молодые люди, какая плохая память! Неужели вы
не помните трех пустынников, которых встретили чуть больше года назад в Галилее
и за полчаса сумели убедить этих бедных язычников, что нет на свете другого
Бога, кроме Всевышнего и сына его Иисуса Христа,
– Конечно, помним, - возразил Юда.
– Один из них действительно хотел списать
лицо Ешуа на шелковую ткань, чтобы донести его лик до своих соплеменников.
– Но я попросил их не делать этого, - подхватил Ешуа, - и, разумеется, вовсе
не потому, что это запрещает закон. Мы с Юдой тогда ни на минуту не могли
остановиться - боялись преследования после очередного скандала с торговцами во
дворе храма и очень спешили.
– И мы предложили пустыннику, - продолжил Юда, - приложить этот шелковый
платок к лицу Ешуа. Все равно смертный, сказали мы, не сможет передать в
рисунке бесконечную сущность не только возлюбленного сына Господня, но и самой
паршивой овцы из людского стада Его! Зато ткань, прикоснувшаяся к лицу Ешуа, возьмет в себя мельчайшие частицы кожи его, впитает капли пота его, и след этот
незримый пребудет на ткани, даже когда века превратят ее в прах. Так что здесь, мой раби, ты, наверное, все же ошибся.
Старик покачал головой:
– Не ошибся, Юда, не ошибся, Ешуа, не ошибся, нет! Возвращаясь недавно от
сестры своей Рахили, матери племянника моего Юды, встретил я этих трех
пустынников, и показали они мне лик нерукотворный.
Юда и Ешуа в недоумении глядели на старика. Тот отпил вина из серебряного
кубка и говорил дальше:
– На большом шелковом платке скверными красками было нарисовано лицо твое, Ешуа, скверно нарисовано - любой грек хохотал бы над такой мазней, я уж не
говорю о том, что даже твоя мать не признала бы на этом рисунке ни одной черты
своего сына. Но зато, какой был у этого лика взгляд - это немыслимо! Взгляд
этот, казалось, проникает насквозь! Я до сих пор не могу понять, как столь
неумелые, неловкие руки смогли сотворить такое чудо! В этом взгляде было все: боль и надежда, мудрость и сумасшествие, вера и отчаяние. Сами эти люди
выглядели безумными, особенно один из них - маленький, неимоверно истощенный
человечек, в пути именно он хранил этот кусок ткани, оборачивая им свою
полупрозрачную плоть. Он рассказал мне ту историю, которую я только что услышал
от вас. На том месте, где вы закончили, он свой рассказ продолжил, а товарищи
молча кивали, подтверждая истинность его слов. Он сказал мне, что сын Божий
Иисус прижал платок к своему лицу и, отдав ткань пустынникам, внезапно
растворился в воздухе вместе с апостолом своим Юдой Искариотом, а на шелке
якобы стал проступать нерукотворный лик, который они мне и показывали.
Окончательно проступил он, по их словам, в три дня и, что самое невероятное, они сами, по-моему, истово верили в это, а особенно тот маленький пустынник, который, наверное, в лунатическом исступлении и нанес рисунок на ткань. Ну, а