Аргентинец поневоле 2
Шрифт:
Только каждые полчаса серенос испускали свои вопли, теперь похожие дикие крики смерти. Уличных фонарей сейчас просто нет. Почти совершенно не освещаются городские парки, набережные.
Редко какая страна, кроме России и Аргентины, имеет в своих летописях столь жестокие страницы.
В Буэнос-Айресе все официально пользовались покровительством закона, но на самом деле каждый зависел от прихотей бандитов, устанавливающих свои законы: невозможно стало быть уверенным в своей безопасности. Единственный способ не стать жертвой —
Итак, ради собственной безопасности надо было присоединиться к тому, что было наиболее в стране позорного, к Масорке, взять в руку кинжал, убивать и быть наготове к тому же всегда и всюду. Или ты в команде волков, или баранов. Третьего не дано. В сторонке здесь не отстоишься.
Или ты «вступаешь в коммунистическую партию» или готовишься «от тюрьмы да от сумы не зарекаться»
Или ты с Рохасом или мертвец.
К счастью, я вовремя вскочил на подножку этого поезда. Не в последний момент, а, благодаря путеводителю со статьей по истории Аргентины, заранее.
Но имелся один казус.
Я совсем был бы похож на контрреволюционера, если бы не позаимствовал в доме Грасии тонкий красный шнурок, который повязал на тулью своей соломенный шляпы. Так что только кончики этого шнурка, едва заметно выглядывавшие слева из-под полей шляпы, могли быть названы федералистским знаком.
К тому же, тут очередь, как в районной поликлинике. Ждать я не хочу, а эта кодла меня явно не пропустит. И даже приемы Остапа Бендера, что, мол, мне «только спросить», здесь не прокатят.
На минуту воцарилось тягостное молчание.
— Сеньора донья Мария-Хосефа у себя? — спросил я в пустоту, не обращаясь ни к кому в отдельности.
— Да, товарищ Эскурра у себя, но она занята! — нагло и небрежно отозвалась одна из монументальных мулаток.
И что делать? Не драться же мне с ними на потеху публики? К тому же, всегда следует помнить, что в этом здании есть помещения, куда заходили многие, а выходили единицы.
С минуту я колебался, но затем, подойдя к одному из окон, выходивших на улицу, его открыл и позвал своего слугу. Хулио, который сопровождал меня теперь всегда и всюду.
Как только тот появился на пороге прихожей, я твердо сказал, подчеркивая нотки тона скрытой меланхолии:
— Видишь эту дверь? Украшенную позолоченными коронами? Иди и постучись в нее и потом вежливо спроси у сеньоры доньи Марии-Хосефы, может ли она принять сеньора Яго Хуареса.
Повелительный тон этого приказания и нравственное превосходство, которое люди высокого духа и происхождения всегда имеют над грязной чернью, в каких бы условиях они не находились, тотчас же благотворно подействовали и на присутствующих здесь разнокалиберных субъектов. Отчего-то после недавней революции вообразивших, что они вправе считать себя равными людям высокого происхождения, грабить и убивать которых им слишком часто разрешали.
Никто ничего не вякнул.
Минуту спустя появилась опрятно
«Ходоки» повиновались, но одна из них, уходя, бросила жгучий злобный взгляд на меня, невольного виновника их неудачи. Но я сделал вид что ничего не заметил, ни разу даже не взглянув на странных посетительниц свояченицы президента Аргентинской Конфедерации.
Прислуга удалилась, а революционный солдат, не получивший никакого приказания, счел себя вправе усесться на полу приемной.
Между тем, в соседней комнате донья Мария-Хосефа спешила отпустить двух служанок, с которыми она беседовала. При этом она складывала в кучу более двадцати поданных ей сегодня поутру прошений.
Прошения сопровождались разными подарками, в числе которых утки и куры, толпившиеся в передней, занимали не последнее место; все эти прошения она должна была передать лично его превосходительству президенту, хотя отлично знала, что Рохас даже не взглянет на них.
Тут надобно заметить, что в народе уважительно прозвали Рохаса Ресторадор. То есть Реставратор законов. Это произошло потому, что народ Аргентины до смерти устал жить в условиях революционной анархии, изнывая от беззакония. А Рохас под бурные аплодисменты заявил, что восстанавливает законы, действующие при испанской монархии. К полному удовлетворению всех граждан страны. Так что прозвище Ресторадор стало упоминаться даже в официальных документах.
И вот дверь зала отворилась, и я по-демократичному сумел пожать сальные, грязные пальцы давно не мытых рук товарища Марии-Хосефы.
Это была маленькая, худенькая женщина с хитрым лицом и крошечными глазками, горевшими каким-то мрачным огнем и никогда не останавливавшимися ни на чем, а постоянно бегавшими из стороны в сторону. Почти нечесаные волосы, обильно тронутые сединой прикрывала огромная наколка из ярко — красных лент. На шее висел крест, прикрепленный к великолепному ожерелью, каменья которого распространяли волшебное сияние.
Ей было не более тридцати девяти лет, но под влиянием пожиравших ее страстей, что обильно поят землю кровью, она состарилась настолько, что казалась почти старой женщиной.
— Ба! Какие люди! — так, по-простому, начала свое приветствие глава ЧеКа столицы. — Как приятно видеть, что к нам так просто граждане приходят в гости! На огонек. На чашку мате! А то последнее время наш Буэнос-Айрес изрядно обезлюдел. Такое впечатление, что все стали скрытыми унитаристами, потому что теперь их сразу узнают по замкнутому образу жизни. А знаете ли вы, почему эти дураки и дуры заперлись у себя?
— Нет, сеньора, откуда же я могу это знать?
Отвечая, я не смог скрыть легкий оттенок иронии.