Аргентинец поневоле 2
Шрифт:
— Что же в них сказано? — торопливо спросил Луи.
— Подозревают людей из камарильи Рохаса. Это подлое убийство — самое чувствительное оскорбление для великой французской нации.
— Ну, тогда, господин министр, не будем медлить после объявления этого известия, а воспользуемся настроением минуты! Ведь подобного удобного случая, возможно, никогда больше не повторится!
— Я намерен в эту же ночь переслать новые инструкции для господина Винедетти в Монтевидео, ваше величество.
— Повремените с этим. Будет гораздо лучше, если наше посольство в Монтевидео воспользуется этими
— Преданные нам журналы будут в этом случае очень полезны, и я имею основание надеяться, что все другие органы печати единогласно провозгласят: «Да здравствует война с Аргентиной!»
— Ну хорошо, господин министр, тут много работы не будет, прежде всего мы должны постараться, чтобы соседние южноамериканские государства по крайней мере остались нейтральными.
— Нет причин в этом сомневаться, ваше величество, — с задумчивой улыбкой сказал Перье.
Луи- Филипп заметил:
— Не будьте слишком уверены, мой любезный, мы должны постараться все устроить. Приходите в мой кабинет с депешами, — прошептал император, когда принцы Экмюль и Берг, разговаривая, приблизились к ним.
Лакеи подавали пенящееся шампанское. В дорогих хрустальных бокалах искрился сок французских виноградников. Княгиня Меттерних мило смеялась, а герцогиня Контитак любезно шутила с принцем Экмюлем, как будто ни туч, ни бурь, ни печалей, ни страданий не существовало в мире!
Отсутствие монарха, которого опять отвлекли государственные заботы, не мешало придворным веселится. С галереи, украшенной в новые цвета национального флага, лились звуки чудесной музыки, слуги одетые в парадные ливреи, разносили гостям за стоящие в сторонке столики изысканные кушанья.
Среди прочего, там были и пучеро из черепах, дичь и форель, птичьи гнезда и соусы из устриц, приготовленные на французский лад; рагу из дичи с гарниром из птичьих и рыбьих языков. К ним предлагались разные французские и испанские вина, искусно приготовленные печенье и восточные сладости, шампанское и различные прекрасные фрукты.
Разговор был очень оживленным, все были в наилучшем расположении духа, генералы и адъютанты усердно хлестали шампанское и угощали своих дам.
Но Мария-Амалия заметила, что король отправился в свой кабинет очень рано. Королева побледнела от злости. Она тоже хотела присутствовать на тайном совете, который должен был состояться в эту же ночь, поэтому она предоставила двору веселиться, а сама, через роскошный коридор, соединявший ее покои с покоями монарха, немедленно отправилась в кабинет.
По ее взгляду можно было угадать, что она ожидала что-то важное; черты лица из благодушных внезапно превратились в повелительные. Отдав приказание придворным дамам дожидаться ее в будуаре, Мария-Амалия вошла в коридор, великолепно освещавшийся днем и ночью, украшенный тропическими растениями, ведший в салон du Premier Consul.
Между тем как королева отправилась только ей доступной дорогой на тайный ночной совет, который должен был иметь роковое значение для всей Европы и Южной Америки, Луи-Филипп в сопровождении Лаффита, Перье
Когда члены тайного совета уже собрались около Луи-Филиппа, в кабинет вошла королева. Перье подал полученные депеши, и глаза всех устремились на повелителя Франции, который в это время, встретив супругу, довел ее до уютного кресла, где она расположилась, чтобы принять участие в рассмотрении важных государственных дел.
— Приготовления будут завтра начаты, ваше величество, — позволил себе заметить Грамон. — Военный министр с нетерпением ожидает тайных приказов.
— Мы не можем так скоро приступить к этому, — сказал Луи-Филипп, в то время как на его желтоватом лице образовались глубокие морщины. — Алжир еще неспокоен, дикари яростно нападают на наши аванпосты, и нам нужно еще узнать, отнесутся ли французские депутаты к этому делу так же горячо, как вы, господа министры. Как бы наши народные представители не подняли вонючий кипеж!
— По моим соображениям, ваше величество, — отвечал услужливый Лаффит, — возглас «война с Аргентиной» найдет всеобщее признание.
— Иначе просто не может быть: одного предположения достаточно, чтобы раздразнить Францию, — сказала Мария-Амалия, сжимая в руках депеши и с шумом поднимаясь со своего места.
Глаза императрицы вопросительно устремились на Лаффита, Грамона и Перье: тот, другой и третий слегка поклонились.
— И все же невозможно поручиться, чьи силы за океаном будут иметь преимущество, — заключил король, пожимая плечами. — Не будем опрометчивыми людьми. К тому же, аргентинцы имеют парочку полководцев, за которыми я не могу не признать некоторой доли храбрости и воинской доблести.
— Вы, мой любезный супруг, издавна отличаетесь особой нелюбовью к деятельности, — сказала с язвительной усмешкой Мария-Амалия.
— Мы будем ожидать требуемых разъяснений от аргентинского посланника в Париже, но ни в коем случае не должны забывать, что затронуто самолюбие нашей великой нации. Впрочем, как ни прискорбна была для меня война, — сказал король, — отступить от нее можно только в таком случае, если гарантии щедрой контрибуции будут очевидны для Франции.
— Я думаю, ваше величество, нам нужно предпочесть мир, — объявил наследник престола, принц Фердинанд Филипп, который по привычке беспокойно расхаживал по кабинету.
Чело Марии Амалии омрачилось при последних словах, ее прежде веселый и благосклонный взгляд теперь преисполнился негодованием на сына.
— От имени великой Франции я требую объявления войны, — став посреди кабинета, сказала королева повелительным тоном, — если только мелкие диктаторы Аргентины добровольно не передадут верховную власть французскому монарху! При этом мы не хотим власти. Мы боремся только за свободу и демократию! Мы не хотим ни оскорблять национальное достоинство аргентинцев, ни посягать на их священные права, мы желаем лишь принудить местных деспотов уважать общечеловеческие, всем миром признанные права великой Франции! Все что хорошо для прекрасной Франции, то хорошо для всего цивилизованного человечества. И наоборот.