Аргентинец поневоле
Шрифт:
Говорили, что он иногда подряжается йербатеро [сборщик чайного листа] или каскарильерро [сборщик коры дерева каскариль, или хинного дерева], а то его называли гамбусино (золотоискателем) или сендадором [ скаут, проводник или же «пионер»], который проводит караваны через Анды. Другие считали, что он чинчильеро — охотник на шиншилл, то есть заготовитель пушнины, третьи, что он работает десольадором, то есть живодером. Ближе всех к истине были те, кто читали его «джентльменом удачи», то есть обычным бандитом.
Его более молодой товарищ, был пока его бледной копией, но чувствовалось,
Чувствовалось, что все трое обсуждают предмет, явно задевший их за живое.
— Каррахо! [Черт побери] Какая наглость! — кипятился хозяин. — Клянусь, что у явного гринго, что сегодня остановился у меня, все карманы туго забиты серебром. Он даже склоняется под тяжестью своих кошельков к земле!
— А ты ничего не путаешь? — осторожно осведомился старший из закамуфлированных гаучо. — Дело серьезное, тут важно не ошибиться.
— По твоему я не узнаю мелодичный перезвон серебра из тысячи других звуков? — саркастически вопросил владелец гостиницы.
В этом вопросе не было злобы, обычная издевка.
— Тем более это произошло как раз после того, как пришелец отправился в банк Соладо, обналичить вексель, — продолжил он излагать свои аргументы. — Везде эти собаки-гринго шустрят! А кто они? Кому платят? Эти шакалы наш с вами хлеб воруют! Таким положено руки отрубать…
Все замолчали. Буэнос-Айрес город особый, традиции здесь древние, правила соблюдаются, с нарушителей спрос строгий. Здесь на «фу-фу» никого не возьмешь!
— Значит можно не сомневаться! — после минутной паузы степенно сказал старший из гаучо и потом, помолчав, добавил. — Мы в деле. Работаем.
После этой фразы он налил себе из кувшина в керамический стакан пульке и тут же залпом выпил. Выглядел Шаман старше своих лет возможно из-за трехдневной щетины, мешков под глазами и нескольких белесых шрамов на лице.
— Но гринго потом поднимет вой. Дело может дойти до серенос ( ночной стражи) — обеспокоено сказал благочестивый хозяин этого богоугодного заведения.
— Ну тогда остается только одно средство…- зло процедил молодой гаучо, из за чего его лицо стало, как у Веселого Роджера.
Старший лишь кивнул, подтверждая, что он согласен с существом сказанного.
— Как будем действовать? — поинтересовался старшак Шаман.
— Вечером перед сном гринго наверняка посетит сортир, — заметил хозяин. — Там его удобно будет перехватить. Засунете тело в кусты под стеной, обнаружат его только утром. А если гринго не соизволит задержаться на вечерние посиделки, то просто подстерегите его на входе в номер и затолкайте внутрь. Дело не стоит выеденного яйца. Урвал, что смог — и сгрыз!
— Хорошо! Работа сложная, опасная, но деваться-то некуда. Кодла зайцев и льва побила, так? — заметил главарь, недобро ухмыльнувшись. — Вот и мы так же и поступим.
На том они и порешили.
Глава 17
Сев в сторонке в общем зале харчевни, я заказал себе мате и «чарки» — вяленого мяса, которое можно употреблять вместо чипсов, ( еще бы кило мармеладу и все было бы просто замечательно),
Вот она где, подлинная, так сказать, эстетическая культура и элегантность! Тут тебе и форма, и цвет, и всяческая ассоциация. Это тебе не то что дербалызнуть «на троих» в грязной подворотне!
В общем я тихонько мурлыкал в предвкушении, тягуче, в ритме танго, традиционное:
"Под знойным небом Аргентины,
Где море южное так сине,
Где женщины как на картине,
Танцуют все танго!"
Я не разочаровался. Вероятно, эта таверна, под громким названием «Эспада» ( здесь это переводилось как «Шпага тореадора», а в переводе на русский больше всего подойдет как «Рюмочная „Спорт“») славилась известностью во всем Буэнос-Айресе и окрестностях; как только, прозвонив к вечерне, смолкал колокол, туда собирались все самые лихие портеньо пить, нет, играть и драться в компании гуляк всякого сорта. Приходили и чуваки, и чувихи. Целыми кодлами. Словно бы сегодня день получки.
Впрочем, весь этот смешанный люд всегда находил в «Эспаде» хорошую выпивку, сговорчивых женщин и радушного хозяина, ради выгод делавшегося слепым, немым и глухим ко всему, что совершалось в его таверне поздними вечерами.
Народ все подходил, пока трактир не набился битком. Люди здесь были не из трусливого десятка. Не какие-нибудь гаврики. Если бы я не был постояльцем этого богоугодного заведения, то меня, как сильно похожего на гринго, скорее всего разгоряченные завсегдатаи выперли бы отсюда, но поскольку я был как бы «местный», то меня терпели. И даже когда и мой столик был заполнен, то меня упорно игнорировали. В упор не замечали. Столовый этикет, знаете ли.
А в моей щекотливой ситуации не было никакого смысла возмущаться происходящим или выказывать какую-либо брезгливость. Мне тоже не больше всех надо. Не хотелось бы оказаться в гуще кровопролитной бойни, в качестве главного блюда. Слово, как сказал древний философ, — серебро, а молчание — золото. Я — не я, и лошадь не моя.
Пришел бойкий чернявый гитарист с бабьим лицом, начались песни под гитару. Душевные, так как маэстро щедро черпал слова своих текстов из неисчерпаемых речевых богатств:
Сегодня пьем!
Завтра пьем!
Пьем мы всю неделю! Эх!
Лаца-дрица-ца-ца!
А потом хлынули и залихватские танцы со свистопляскою. Музыка, ритм, страсть, что еще нужно для счастья? Девушек и женщин пришло сюда немало, и не все присутствующие здесь дамы были тяжелого поведения. Скорее наоборот. Сплошные Мирандолины Кондратьевны да Сирены Карповны с волосами цвета воронова крыла.
Танцуя, как будто сорвавшись с цепи, все стремились как можно энергичнее топать по полу. С такой силой, как будто поставили перед собой цель расколоть нашу планету. Складывалось такое ощущение как будто я попал на большие скачки. Словом, ад кромешный!