Аргонавты

Дионис Антонио

«Так вот ты где, несчастный мальчик!
– подумал Геракл, опускаясь на колени,- нет, товарищи, плывите одни: не про меня лихие подвиги в далекой Колхиде. А я сооружу памятник моему юному другу, памятник незримый, но долговечный. Пусть подобно мне, и пастухи и рыбаки окрестных мест оглашают леса криком «Гилас! Гилас!». Пусть они делают это из года в год, не пресытится ли игривая и жестокая наяда своей быстрой любовью... если же нет, то на вечную тоскующую память об исчезнувшей весне».

И тут он вспомнил о приказании богов и тотчас отправился в Арюс к царю Эврисфею.

Глава 11

ПРОЩАНИЕ

С ГЕРАКЛОМ

Аргонавты, лишь только взошла на небо лучезарная утренняя звезда, предвещая скорое наступление утра, отправились в путь, не заметив в предрассветных сумерках, что нет среди них ни Геракла, ни Полифема, ни Г иласа.

– Едем дальше, аргонавты,- сказал Ясон,- неурочное, знать, место избрали мы, поищем воды повыше, на другом берегу.

Опечалились герои, увидав, когда наступило утро, что нет среди них славных товарищей. Опустив голову, сидел в горе Ясон; он словно не слышал сетований своих спутников, словно не замечал отсутствия Геракла и Полифема.

Ему почудилось вдруг, как в весенние дни детства он бегал по зеленому саду, по лугам в долине Хирона. Среди других цветов был один цветок, его Ясон любил больше всех. Он прижимался щекой к его высоким светло-зеленым листьям, пробовал пальцами, какие у него острые концы, нюхал, втягивая воздух, его большие странные цветы, и подолгу глядел на них. Внутри стояли долгие ряды желтых столбиков, выраставших из бледно- голубой почвы, между ними убегала светлая тропа далеко вниз, в глубину и синеву тайная тайных цветка. И Ясон так любил его, что, подолгу глядя внутрь, видел в тонких желтых тычинках то золотую ограду, то аллею прекрасных деревьев, никогда не колыхаемых ветром, между которыми бежала светлая, пронизанная живыми, стеклянно-нежными жилками дорога - таинственный путь в недра...

«Вот и судьба»,- подумал Ясон. Огромен был раскрывшийся свод, тропа терялась среди золотых деревьев в бесконечной глуби немыслимой бездны, над нею царственно изгибался липовый свод и осенял волшебно-легкой тенью застывшее в тихом ожидании чудо.

Ясон знал, что это - уста цветка, что за роскошью желтой поросли в синей бездне обитают его сердце и его думы, и что по этой красивой светлой дороге в стеклянных жилах входят и выходят его дыхание и сны.

А рядом с большим цветком были цветы поменьше, еще не раскрывшиеся, на крепких ножках в чашечках из коричневато-зеленой кожи, из которой с тихой силой вырывался наружу молодой цветок, и из окутавшего его светло-зеленого и темно-лилового упрямо выглядывал тонким острием наверх плотно и нежно закрученный, юный фиолетовый цвет. И даже на этих юных, туго свернутых лепестках, можно было разглядеть сеть жилок и тысячи разных рисунков.

Ясон беседовал с бабочками и с разными камешками, в друзьях у него были жук и ящерица, птицы рассказывали ему свои птичьи истории, папоротники показывали ему собранные под кровлей огромных листьев коричневые семена, осколки стекла, хрустальные или зеленые, ловили для него луч солнца, превращались во дворцы, сады и мерцающие сокровищницы.

«Всякое явление на земле есть символ, и всякий символ есть открытые врата, через которые душа, если она к этому готова, может проникнуть в недра мира, где ты и я, день и ночь становятся едины,- вспомнились ему слова старого Хирона,- всякому человеку попадаются то там, то тут на жизненном пути открытые врата, каждому когда-нибудь приходит мысль, что все видимое есть символ, и что за символом обитают дух и вечная жизнь. Но не многие

входят в эти врата и отказываются от красивой видимости ради прогреваемой действительности недр».

Так и чашечка глубокого цветка казалась маленькому Ясону раскрывшимся тихим вопросом, навстречу которому устремлялась его душа, источая некое предчувствие блаженного ответа. Часто он глубоко погружался в созерцание самого себя, сидел, предавшись всем удивительным вещам в собственном теле, с закрытыми глазами, чувствовал, как во рту и в горле при глотании, при пении, при выдохе и вдохе возникает что-то необычное, какие-то ощущения и образы, так что и здесь в нем отзывались чувства тропы и врат, которыми душа может приникнуть к другой душе.

С восхищением наблюдал он те полные значения цветные фигуры, которые часто появлялись из пурпурного сумрака, когда он закрывал глаза: синие или густо красные пятна и полукружья, а между ними - светлые стеклянистые линии. Нередко с радостным испугом Ясон улавливал многообразные тончайшие связи между глазом и ухом, обонянием и осязанием, на несколько мгновений, прекрасных и мимолетных, чувствовал, что звуки, шорохи, стуки подобны и родственны красному и синему цвету, либо же нюхая траву или содранную с ветки молодую кору, ощущал, как странно близки вкус и запах, как часто они переходят друг в друга и сливаются.

В детстве Ясона лето за летом, осень за осенью незаметно наступали и неслышно уходили. Он жил одной жизнью с деревьями и цветами, с друзьями-кентаврами...

Но однажды пришла весна, которая звучала и пахла не так, как все прежние, и птицы пели - но не старую свою песню, и цветы расцвели - но грезы и боги уже не сновали в глубь и из глуби их чашечек. Все было не таким, как всегда. Он сам не знал, отчего ему больно и что ему мешает. Он только видел, что мир изменился.

«Золотое руно! Ты возьмешь золотое руно»,- шептал кто-то по ногам. Кому принадлежал этот голос? Неистово рвался он в жизнь, которая, казалось ему, только сейчас начинается. Детство еще не покинуло его, пребывая в едва уловимой синеве взгляда и в мягкости волос. Но он не любил, чтобы ему напоминали об этом. С болью и все нарастающей печалью смотрел Ясон назад, на свою жизнь, почти улетучившуюся и пустую, не принадлежащую ему больше, чужую, не имеющую к нему отношения, как нечто выученное где-то наизусть, а теперь с трудом собираемое по бессмысленным кусочкам.

Он ударил себя по лбу и оглушительно рассмеялся. Ему показалось, будто он стоит на том же самом месте, что и в час, когда расстался с Хироном.

Но на самом деле он с тех пор очень изменился, это все видели и знали. Он стал одновременно старше и моложе. Многое отыскал Ясон в беспомощных блужданиях по пропастям памяти. Много такого, что трогало его и захватывало, но и такого, что пугало и внушало страх; одного лишь он не нашел: что значит для него этот бледный цветок, образ которого заставил его так глубоко задуматься и пуститься в столь далекое путешествие в глубины самого себя.

Возьми, возьми мой цветок! Сынок, не забывай меня! Ищи меня, ищи мой цветок, и ты придешь ко мне! Ищи мой цветок - Золотое руно!

Этот голос принадлежал его матери! В сновидениях с ним разговаривала мать, чьи облик и лицо он впервые за долгие годы вспомнил и почувствовал так близко и ясно. Раньше она разговаривала с ним, и когда он просыпался, в нем все еще звучало нечто, от чего он целый день не мог оторваться мыслями. Но он не понимал...

Картинки,- произнес вслух Ясон, ни к кому не обращаясь,- все только картинки.