Архипелаг ГУЛаг
Шрифт:
Жил Абдул со старухой-матерью. Никого из близких родственников у них не уцелело, еще существовал только старший брат Абдула, давно изблатнённый, не первый раз уже в лагере за воровство и убийство, но всякий раз ускоренно выходя оттуда то по амнистии, то по зачётам. Как-то однажды явился он в Кок-Терек, два дня пил без просыпу, повздорил с каким-то местным чеченом, схватил нож и бросился за ним. Дорогу ему загородила посторонняя старая чеченка: она разбросила руки, чтоб он остановился. Если бы он следовал чеченскому закону, он должен был бросить нож и прекратить преследование. Но он был уже не столько чечен, сколько вор - взмахнул ножом и зарезал неповинную старуху. Тут вступило ему в пьяную голову, что ждёт его по чеченскому закону. Он бросился в МВД, открылся в убийстве, и его охотно посадили в тюрьму.
Он-то спрятался, но остался
И началась осада дома Худаевых. Абдул не ходил в школу - весь Кок-Терек и вся школа знала, почему. Старшекласснику нашей школы, комсомольцу, отличнику, каждую минуту грозила смерть от ножа - вот, может быть, сейчас, когда по звонку рассаживаются за парты, или сейчас, когда преподаватель литературы толкует о социалистическом гуманизме. Все знали, все помнили об этом, на переменах только об этом разговаривали - и все потупили глаза. Ни партийная, ни комсомольская организация школы, ни завучи, ни директор, ни РайОНО - никто не пошёл спасать Худаева, никто даже не приблизился к его осажденному дому в гудевшем, как улей, чеченском краю. Да если б только они!
– но перед дыханием кровной мести также трусливо замерли до сих пор такие грозные для нас и райком партии, и райисполком, и МВД с комендатурой и милицией за своими глинобитными стенами. Дохнул варварский дикий старинный закон - и сразу оказалось, что никакой советской власти в Кок-Тереке нет. Не очень-то простиралась её длань и из областного центра Джамбула, ибо за три дня и оттуда не прилетел самолёт с войсками и не поступило ни одной решительной инструкции, кроме приказа оборонять тюрьму наличными силами.
Так выяснилось для чечен и для всех нас - что' есть сила на земле и что' мираж.
И только чеченские старики проявили разум! Они пошли в МВД раз - и просили отдать им старшего Худаева для расправы. МВД с опаской отказало. Они пришли в МВД второй раз - и просили устроить гласный суд и при них расстрелять Худаева. Тогда, обещали они, кровная месть с Худаевых снимается. Нельзя было придумать более рассудительного компромисса. Но как это гласный суд? но как это - заведомо обещанная и публичная казнь? Ведь он же - не политические он - вор, он - социально-близкий. Можно попирать права Пятьдесят Восьмой, но - не многократного убийцы. Запросили область пришёл отказ. "Тогда через час убьют младшего Худаева!" - объясняли старики. Чины МВД пожимали плечами: это не могло их касаться. Преступление, еще не совершенное, не могло ими рассматриваться.
И всё-таки какое-то веяние XX века коснулось... не МВД, нет, зачерствелых старых чеченских сердец! Они всё-таки не велели мстителям мстить! Они послали телеграмму в Алма-Ату. Оттуда спешно приехали еще какие-то старики, самые уважаемые во всём народе. Собрали совет старейших. Старшего Худаева прокляли и приговорили к смерти, где б на земле он ни встретился чеченскому ножу. Остальных Худаевых вызвали и сказали: "Ходите. Вас не тронут".
И Абдул взял книжки и пошёл в школу. И с лицемерными улыбками встретили его там парторг и комсорг. И на ближайших беседах и уроках ему опять напевали о коммунистическом сознании, не вспоминая досадного инцидента. Ни мускул не вздрагивал на истемневшем лице Абдула. Еще раз он понял, что' есть главная сила на земле: к_р_о_в_н_а_я _м_е_с_т_ь.
Мы, европейцы, у себя в книгах и в школах читаем и произносим только высокомерные слова презрения к этому дикому закону, к этой бессмысленной жестокой резне. Но резня эта, кажется, не так бессмысленна: она не пресекает горских наций, а укрепляет их. Не так много жертв падает по закону кровной мести - но каким страхом веет на всё окружающее! Помня об этом законе, какой горец решится оскорбить другого п_р_о_с_т_о _т_а_к, как оскорбляем мы друг друга по пьянке, по распущенности, по капризу? И тем более какой не чечен решится связаться с чеченом - сказать, что он - вор? или что он груб? или что он лезет без очереди? Ведь в ответ может быть не слово, не ругательство, а удар ножа в бок! И даже если ты схватишь
"Бей своих, чтоб чужие боялись!" Предки горцев в древнем далеке не могли найти лучшего обруча.
А что предложило им социалистическое государство?
1 Сталин. Сочинения. М., 1951 г.
– т. 13, стр. 258.
2 В 60-х гг. XIX в. помещики и администрация Таврической губернии ходатайствовали о полном выселении крымских татар в Турцию; Александр II отказал. В 1943 г. о том же ходатайствовал гауляйтер Крыма; Гитлер отказал.
3 Конечно, всех изворотов не предусмотреть и Мудрому Кормчему. В 1929-м изгоняли из Крыма татарских князей и высоких особ. Это делали мягче, чем в России: их не арестовывали, они сами уезжа.ти в Среднюю Азию. Здесь среди родственного мусульманского населения они постепенно прижились, благоустроились. И вот через 15 лет туда же привезли под гребенку всех трудящихся татар! Старые знакомые встретились. Только трудящиеся были изменниками и ссыльными, а бывшие князья занимали прочные посты в советском аппарате, многие - в партии.
4 Эти конвоиры - как и что понимали в своих действиях? Марию Сумберг ссылал сибирский солдат с р. Чулым. Вскоре он демобилизовался, приехал домой - и там увидел ее и осклабился вполне радостно и душевно: "тётя! Вы - меня помните?.."
5 Семенов Тян-Шанский. "Россия". Том XVI.
Глава 5. Кончив срок
За восемь лет тюрем и лагерей не слышал я слова доброго о ссылке ни от кого, побывавшего в ней. Но еще с самых первых следственных и пересыльных тюрем, потому что слишком давят человека шесть каменных сближенных плоскостей камеры, засвечивается тихая арестантская мечта о ссылке, она дрожит, переливается маревом, и вздыхают на тёмных нарах тощие арестантские груди:
– Ах, ссылка! Если бы дали ссылку!
Я не только не минул этой общей участи, но во мне мечта о ссылке укрепилась особенно. На иерусалимском глиняном карьере я слушал петухов из соседней деревни - и мечтал о ссылке. И с крыши Калужской заставы смотрел на слитную чуждую громаду столицы и заклинал: по дальше от неё, подальше бы в ссылку! И даже послал я наивное прошение в Верховный Совет: заменить мне 8 лет лагерей на пожизненную ссылку, пусть самую далёкую и глухую. Слон в ответ и не чихнул. (Я не соображал еще, что пожизненная ссылка никуда от меня не уйдёт, только будет она не вместо лагеря, а после него.)
В 1952 году из трёхтысячного "российского" лагпункта Экибастуза "освободили" десяток человек. Это очень странно выглядело тогда: Пятьдесят Восьмую - и выводили за ворота! Три года перед тем стоял Экибастуз - и ни одного человека не освобождали, да и срок никому не кончался. А это, значит, кончились первые военные десятки у тех немногих, кто дожил.
С нетерпением ждали мы от них писем. Несколько пришло, прямых или косвенных. И узнали мы, что почти всех отвезли из лагеря в ссылку, хотя по приговору никакой ссылки у них не было. Но никого это не удивило! И тюремщикам нашим и нам было ясно, что дело не в юстиции, не в сроке, не в бумажном оформлении, - дело в том, что нас, однажды названных врагами, власть, по праву сильного, будет теперь топтать, давить и душить до самой нашей смерти. И только этот порядок казался и власти и нам единственно-нормальным, так привыкли мы, с этим сжились.
В последние сталинские годы вызвала тревогу не судьба ссыльных, а мнимо освобождённых, тех, кого по видимости оставляли за воротами без конвоя, тех, кого по видимости покидало охранительное серое крыло МВД. Ссылка же, которую власть по недоумию считала дополнительным наказанием, была продолжением привычного безответственного существования, той фаталистической основы, на которой так крепок арестант. Ссылка избавляла нас от необходимости самим избирать место жительства - и, значит, от тяжёлых сомнений и ошибок. Только то место и было верное, куда ссылали нас. Только в этом единственном месте изо всего Союза не могли попрекнуть нас - зачем приехали. Только здесь мы имели безусловное конечное право на три квадратных аршина земли. А еще кто выходил из лагеря одиноким, как я, не ожидаемым нигде и никем, - только в ссылке, казалось, мог встретить бы родную душу.