Архипелаг
Шрифт:
Они проходят к части аквариума, отгороженной от моря только прозрачной стенкой. На низком моле их ждут три инструктора в гидрокостюмах, а в бассейне плавают шесть дельфинов.
— Круто! — восклицает Оушен, и у него в груди снова начинает что-то подрагивать.
Все осторожно, парами, спускаются в воду. Гэвин держит Оушен на руках. Каждый инструктор закреплен за конкретным дельфином. Отдавая команды, он свистит в свисток или хлопает в ладоши. По хлопку дельфины вплывают в бассейн, и вот они уже снуют между людьми, серо-синие, гладкие. Один проплывает совсем рядом, и Оушен протягивает маленькую ручку и гладит его по боку. Гэвин тоже дотрагивается
— Ему нравится, когда его гладят, да, пап?
— Мне кажется, да.
— А я ему нравлюсь?
— Очень.
— Он ведь большая рыба, правда, папа?
— Вообще-то, он млекопитающий, как кит. У него теплая кровь, наверное, поэтому ты ему нравишься. Как будто вы с ним одной крови.
Дельфин оплывает их по кругу, внимательно следит круглым темным глазом. На его удлиненной морде ясно написана довольная улыбка, но в пасти скрываются сотни острых зубов. Кажется, Оушен интересна дельфину больше, чем он, и Гэвин ослабляет хватку, отпуская дочку в одиночное плавание. Вскоре они с дельфином уже плавают рядом, морское животное не отплывает далеко от ребенка, а когда Оушен поворачивает обратно к отцу, сопровождает ее, как собака. Вдруг дельфин глубоко подныривает под девочку и, появившись на поверхности, поддевает ее своим носом и поднимает в воздух. Оушен сидит, как на троне, и визжит от восторга.
Дельфин ныряет в бассейн, затем снова поднимает Оушен высоко над водой.
— Не бойтесь, — успокаивает инструктор. — Это она так играет. Она любит детей.
— Она?
— Да, это самка, у нее скоро свои детеныши появятся.
Дельфиниха теперь пихает Оушен носом, как мячик, свистит, набирает воды и окатывает ее, и когда они вместе приплывают обратно, Оушен прямо светится от счастья, сияет, как раскаленная спираль в лампе. Он рад, конечно, но ему немного грустно, как тогда, на рифе.
Млекопитающие — матери природы, они питают своим молоком детенышей, держат их при себе длительное время. Иногда даже берут на воспитание сирот, сочувствуют им, как и люди. У дельфинов есть свои особенные радары. Наверное, эта будущая мать просканировала и его дочку-сиротку.
— Ну как, русалка, ты не устала?
— Нет!
Весь следующий час они плавают с дельфинами, играют с ними, танцуют. Инструкторы показывают, как приказать дельфину выполнить тот или иной трюк, например двигаться спиной вперед, стоя хвостом на воде.
Затем Оушен забирается Гэвину на спину, и два дельфина катают их по всему бассейну. Гэвин крепко держится за их спинные плавники. Остальные посетители тоже прекрасно проводят время. Кстати, пожилая женщина с Паркинсоном за все это время умудрилась не намочить волосы: дельфины поднимают ее в воздух, аккуратно ловят и опускают в воду, возят за собой по воде с большой скоростью, а затем притаскивают к молу с сухими волосами.
Усталые и довольные, они выходят наружу, в свой старый мир, отпирают машину, выпускают Сюзи, покупают мороженое. И бродят дальше по океанариуму, через стеклянную стену любуясь на риф
В пруду копошится огромная зеленая черепаха. Интересно, зачем они держат такую здоровенную особь в маленьком озерце? И вдруг Гэвин замечает, что с животным что-то не так. Вместо передних плавников торчат лишь два подергивающихся обрубка, как будто ей ампутировали передние ласты. Почему-то эти обрубки больно колют в сердце, напоминая ему себя — его незажившая рана тоже причиняет много страданий. Наверное, ласты обрубил какой-нибудь негодяй, бадджон, своим кривым ножом или еще чем-нибудь похуже.
Гэвину приходит на память еще одна мучительная картинка: однажды на пляже Лас-Куэвас в Тринидаде он наткнулся на лежавшую на спине огромную черепаху, столетнюю, не меньше. Все четыре ласты у нее были обрублены, но черепаха была еще жива — из-под панциря торчала ее морщинистая доисторическая голова. Сколько же времени она умирала там, на пляже, под палящим солнцем… И сейчас подергивание обрубков заставляет его покраснеть от стыда, как будто луч совести нацелился на его сознание и копается в нем, выискивая постыдные воспоминания. Оушен тоже замечает раны черепахи.
— Ах, боже мой, папа! — восклицает она. На ее глазах немедленно появляются слезы. — У черепашки ножек нет.
— Точно.
— Бедняжка!
— Да уж.
— Папа, а почему у нее нет ножек?
— Не знаю.
— Может быть, их кто-то откусил?
— Все возможно.
— Ей, наверное, так больно, да, папа?
— Думаю, да.
— Как капитану Ахабу?
— Не меньше.
* * *
Пообедав в Пунде, они бродят по улицам, пока не оказываются напротив высокого, похожего на церковь здания лимонного цвета с изящно вырезанными арочными окнами в голландском стиле. А заглянув внутрь, обнаруживают, что на самом деле это синагога. Рядом с ней, на той же тихой площади, расположены музей и сувенирный магазин.
Привязав Сюзи к столбу на улице, Гэвин берет Оушен за руку и, осенив себя крестом, заходит в прохладный зал синагоги. Ее внутреннее убранство поражает: на белом песке высятся белые колонны, балкончики верхней галереи выполнены из полированного красного дерева, на сиденьях лежат бордовые бархатные подушки, а в центре установлено подобие алтаря, над которым висит люстра, играющая множеством стеклянных подвесок.
Рядом с входной дверью — заполненная кипами корзина, он выуживает одну маленькую тюбетейку, аккуратную, как чепчик, и кладет себе на темя. Достает еще одну для Оушен, накрывает ее спутанные волосы и говорит:
— Теперь тише, детка, в этом месте нельзя разговаривать, только молиться.
Сефардские евреи — одна из достопримечательностей Кюрасао, наряду с брейк-дансерами — потомками рабов, которыми здесь торговали, как специями, ромом, сахаром и солью на большом рынке в Кура-Хуланде, городе на другой стороне острова. Подобно им, евреи являются неотъемлемой частью Голландских островов, но, в отличие от выходцев из Африки, они приехали сюда по собственной воле.
Гэвин опускается на скамью, Оушен усаживается рядом.