Архив шевалье
Шрифт:
Глаза старой немки оставались абсолютно трезвыми и разглядывали Каленина жестко и пронзительно.
– Сожалею, что обошлась с вами столь бесцеремонно, но у меня не было выбора. Воспримите всерьез мой совет: отныне держитесь подальше от всего того, что связано со мной и этой историей. Тут несчастный Ганс, которого вы так жестоко ударили, абсолютно прав. Кстати, как он там? Он не умрет, надеюсь?
– Не умрет! – зло буркнул Каленин. – Уже очухался и пытается встать.
– Надеюсь, вы отнесетесь к моему совету с полной серьезностью. – Фрау
…Беркас хорошо помнил эту бессонную ночь, которая прошла в мучительных размышлениях и была наполнена непрерывной болью: то глаз начинал нестерпимо ныть, то напоминали о себе разбитые в кровь фаланги пальцев правой руки. С первыми серыми пятнами рассвета, проникающими в комнату сквозь узкое окно, Каленин встал и направился в ванную. В этот момент он и услышал тихий стук во входную дверь – не звонок, а именно легкое постукивание, будто кто-то кончиком пальца робко обозначал свое присутствие.
Каленин механически взглянул на настольные часы – было полшестого утра. Он не стал открывать дверь кнопкой, а тихо поднялся по лестнице и приложил ухо к холодному дереву. Сомнений не было: кто-то стоял за дверью и нерешительно постукивал в нее.
– Кто там? – наконец тихо спросил Каленин.
– Это я, Ганс. Открой… Прошу тебя…
Каленин минуту раздумывал, потом быстро спустился вниз, схватил на кухне маленький изящный топорик для разделывания мяса и снова поднялся к двери. Он щелкнул замком и, отступив на шаг, произнес:
– Заходи, если не боишься.
Увиденное его сперва обрадовало. Удар, которым он угостил Беккера, оказался, видимо, очень убедительным: у того за ночь развился так называемый «очковый эффект», то есть вокруг обоих глаз обозначились два черных кровоподтека. «Э-э-э, дружок! Кажется, у тебя маленькое сотрясение мозга!» – не без удовлетворения отметил он.
Но Беккер выглядел настолько подавленным, что Каленин сразу забеспокоился. Было ясно, что тот заявился в такую рань вовсе не для объяснений по поводу побитой физиономии.
– Понимаешь, – промямлил Беккер, – я должен был за ней заехать в пять утра. У нее билеты на какой-то ранний самолет. Но ее нет в квартире…
– Что, надула тебя твоя дама сердца? – зло отозвался Каленин. – Видимо, и от тебя следы свои прячет, и от этого, как его… Мессера?
Беккер вздрогнул и приложил палец к губам.
– Умоляю, не произноси громко никаких имен. Пойдем, я кое-что тебе покажу.
Они вошли в лифт, который весь оказался испачкан какими-то свежими бурыми пятнами.
«Похоже на кровь!» – подумал Каленин.
– Да, это кровь! – как бы читая его мысли, подтвердил Беккер. – Ее кровь!
Двери лифта открылись на третьем этаже, и Каленин, похолодев сердцем, увидел, что от приоткрытой двери, ведущей в квартиру хозяйки дома, к лифту тянутся две широкие полосы: так, будто кого-то волокли по полу,
Беккер толкнул дверь, и Каленин увидел, что прямо в центре коридора, метрах в пяти от входной двери, темнеет лужа крови, от которой и тянутся следы…
– Ты был в квартире?
Беккер отрицательно мотнул головой.
– А может, она там, внутри?
Беккер судорожно дернул плечами, давая понять, что вовсе не уверен в этом, но и не намерен заходить в квартиру.
– Давай посмотрим. – Каленин решительно шагнул вперед и, стараясь не наступать на то и дело встречающиеся следы крови, обошел все четыре комнаты.
Он обнаружил два собранных чемодана, другие явные следы того, что человек собирался в дорогу. Наконец он услышал какой-то странный звук, доносящийся из ванной комнаты. Беркас открыл ее и отшатнулся: на полу бился в агонии истерзанный пес фрау Шевалье, маленький Томми, который еще двигал помутневшими глазами, но было понятно, что он доживает последние мгновения.
Сзади застонал Беккер, который все это время шел за Калениным, и его вырвало прямо тут же, в коридоре.
– Да-а-а! – протянул Каленин. – Похоже, что маршрут фрау Шевалье круто изменился.
– Пойдем отсюда скорей! – пролепетал Беккер.
– А поздно уже! – холодно отозвался Беркас. – Гляди-ка!
Беккер поднял голову и увидел, что в дверях квартиры стоят два полицейских, держа наготове оружие и приглашая их обоих приблизиться.
– Только прошу вас, очень медленно, господа! – сказал один из них. – А вы, молодой человек, будьте любезны, аккуратно положите топор к ногам и, если хотите уцелеть, не делайте никаких резких движений!
Только в эту секунду Каленин с ужасом догадался, как все это выглядит со стороны: кругом кровь, рядом блюющий Беккер с почерневшими от синяков глазами, и он сам – с топором в руках, заплывшим глазом и разбитыми костяшками пальцев.
…В полиции их продержали до самого вечера. Сначала отпустили Беккера, так как его родители и соседи подтвердили, что он ночь провел дома и даже приглашал врача, который сделал ему обезболивающий укол… Кроме того, пожилая дама, проживающая напротив дома Шевалье, мучаясь бессонницей, видела в окно, как около пяти утра Беккер на машине подъехал к дому фрау Шевалье и больше, по ее словам, из подъезда не выходил, пока не приехали полицейские.
Хуже обстояло дело с Калениным, объяснения которого полиция воспринимала с большими сомнениями. Зачем он в такую рань впустил Беккера, раз они накануне так сильно поссорились? Зачем взял топор? На топоре оказались едва заметные следы крови, о которых Каленин не мог сказать ничего вразумительного. Он только позже сообразил, что мог в лифте прикоснуться топором к стене, которая была забрызгана кровью, но полицию такое объяснение устроило далеко не сразу. К тому же подлый Беккер поспешил проинформировать полицию, что войти в квартиру предложил именно Каленин, и кто знает, не был ли он там за пару часов до этого.