Архивы Конгрегации

Коллектив авторов

Весь день прошел, словно в тумане; Марта без особой цели бродила по дому, временами подолгу замирая на месте, уткнувшись в стену невидящим взглядом. Ей часто приходилось бывать в их жилище одной, но никогда прежде дом не казался ей таким пустым и безжизненным. Даже тогда, шестнадцать лет назад, после гибели детей, когда казалось, что дом без их возни и голосов стал мертвым и тихим, точно склеп, не было так безысходно холодно на душе. Вечерами приходил Дитрих - усталый, злой и виноватый одновременно - и не давал ей погрузиться в трясину одиночества. Тогда она то рыдала, уткнувшись в его широкое плечо, то злилась, бросая в лицо мужу незаслуженные обвинения... При воспоминании

об этом на глаза вновь наворачивались слезы, и удержать их не было никаких сил.

После обеда безутешную вдову почтил визитом лично обер-инквизитор. О том, что лет тридцать назад Вальтер Керн был аббатом, знали все, но вспоминали редко. Он и сам, похоже, частенько об этом забывал, но сегодня порог одноэтажного домика переступил именно святой отец. Не сказать, чтобы ему удалось принести Марте утешение, но после долгой беседы и исповеди на душе стало чуть легче, хоть бы на время.

На похоронах она старалась ни с кем не заговаривать, а главное, не давать повода заговорить с собой. Сложнее всего оказалось избежать разговора с Густавом. Тот был заметно пьян и оттого не в меру общителен. Сбежать от его многословных и не всегда вразумительных выражений соболезнования и сочувствия оказалось непросто, но в конце концов Марте удалось отделаться от приятеля Дитриха.

Дни медленно потянулись один за другим - однообразные, серые, унылые, и дело было не в том, что на смену дождливому, промозглому октябрю подступал мрачный, холодный ноябрь. Будь на дворе наполненный пением птиц и благоуханием цветов апрель, вдове Дитриха Ланца едва ли было бы легче. По утрам она подолгу лежала в постели, глядя в пространство и не находя в себе сил подняться и заняться повседневными делами. По вечерам, напротив, засиживалась у очага, уставившись в огонь, словно надеясь что-то в нем увидеть - не то прошлое, не то будущее. Марта не знала, чего ради продолжает жить, выходить на рынок, стряпать, прибирать в доме, стирать белье; она старалась не задавать себе этого вопроса, чтобы случайно не ответить на него так, как не пристало доброй католичке да вдобавок вдове инквизитора...

Из серой мути бессмысленности и безысходности ее временами выдергивали заглядывавшие на огонек гости, все больше незваные, но неизменно принимаемые хозяйкой дома. К Марте повадились захаживать две или три соседки, раньше предпочитавшие держаться подальше от обиталища следователя Друденхауса, а с его женой перекидываться парой слов по дороге с рынка. Заглядывали и сослуживцы Дитриха, особенно Густав; Керн также навестил Марту еще пару раз. Не показывался только Курт - должно быть, все еще ощущая вину за то, что Дитрих погиб, отвлекая врага от него. Сама Марта молодого инквизитора ни в чем не винила: в конце концов, это и вправду хорошая смерть для таких, как ее покойный супруг.

За осенью наступила зима, следом пришла весна. Смену времен года Марта отмечала механически, по привычке, как и все, что продолжала делать. К Рождеству она перестала плакать каждую ночь. После Сретения начала по временам улыбаться - не выжимать из себя вежливую гримасу в ответ на пожелания доброго дня, а по-настоящему улыбаться, хоть и редко.

Соседки стали заглядывать чаще, служители Друденхауса - реже. Марта вовсе сочла бы, что господа конгрегаты о ее существовании если не забыли, то утратили к нему всякий интерес, если бы не Густав. Тот продолжал навещать вдову покойного сослуживца каждую неделю, порою не по одному разу. Поначалу порывался вспоминать Дитриха и травить не всегда правдоподобные байки об их совместных похождениях, но Марта упросила этого не делать. В этом доме и так каждый

угол и каждая вещь напоминали о покойном, а от воспоминаний пока становилось больно, а не тепло. Она понимала, что время лечит если не все, то многое, и надеялась, что когда-нибудь будет с мягкой улыбкой слушать подобные рассказы и сама предаваться воспоминаниям о лучших годах своей жизни, но сейчас это было выше ее сил.

Райзе выслушал ее и понял на удивление быстро. Теперь он рассказывал безобидные и безвредные для сторонних ушей байки со службы - о новом молодом следователе, присланном в Кёльн на замену переведенному куда-то Курту. О самом бывшем сослуживце Густав говорить не любил, а если приходилось к слову, отзывался сухо и скупо. Однажды, еще в начале зимы, Марта попыталась выспросить, за что Райзе так невзлюбил парня, мимовольно пробуждавшего в ней материнские чувства. В ответ тот буркнул что-то неразборчивое, сводившееся к "это дела служебные". Больше она не спрашивала: двадцать шесть лет супружеской жизни со следователем Конгрегации приучили Марту не вмешиваться и не задавать вопросов о том, что касалось службы.

Гостям Марта была рада - при них дом становился не таким пустым и унылым. В какой-то момент она с легким удивлением (хотя было ли, чему удивляться?) поймала себя на том, что с язвительным, порою даже желчным, не слишком-то обходительным Густавом ей разговаривать проще, чем с новыми приятельницами - такими же, как она, горожанками среднего достатка. Марта никак не могла отделаться от ощущения, что, о чем бы они ни говорили, у каждой из них на кончике языка вертится с трудом сдерживаемый вопрос: "И как же только вас угораздило связать свою жизнь с инквизитором, госпожа Ланц?". Райзе же не задавал и не держал в уме глупых неуместных вопросов, да к тому же, будучи хорошим приятелем, почти другом Дитриха, по-настоящему понимал и во многом разделял ее горе - это она чувствовала, даже если они говорили на другие темы, - и это сближало.

В пасхальный вечер Густав снова зашел к ней, и Марта была благодарна ему за это; проводить этот светлый праздник в одиночестве не хотелось особенно. Райзе был слегка навеселе, что для него было делом отнюдь не редким, хотя справедливости ради следовало отметить, что откровенно пьяным Марта его не видела со дня похорон Дитриха. Сегодня же он был не то чтобы пьян - скорее всего, выпил он немного, но непривычно бодр и весел, причем бодрость эта казалась преувеличенной, а веселье - несколько напускным.

Ужин давно уже был съеден, утварь со стола убрана, но Райзе не уходил, как делал обычно, а Марта не торопилась намекать на неранний час. Они сидели у очага, как много раз сиживали с Дитрихом, и говорили обо всем подряд: о погоде, о в очередной раз пошатнувшемся здоровье обер-инквизитора, о ценах на свечи...

– Знаешь, Марта, - проговорил Райзе после небольшой паузы, - я тут подумал... Дитрих... ты прости, что я его помянул, помню, ты просила лишний раз не ворошить, но я все же скажу. Дитрих бы не хотел, чтобы ты, случись с ним что, мыкалась всю оставшуюся жизнь одна.

Марта вяло повела плечами:

– Он бы не хотел. А я бы не хотела остаться вдовой в сорок с небольшим. Не все наши желания исполнимы.

– Да уж, - со вздохом кивнул сослуживец мужа.
– Но исполнение некоторых все-таки в наших руках. Сорок с небольшим, говоришь? Ну да, не девчонка, но и хоронить себя рановато. Тебе бы замуж...

– Да кто ж меня такую замуж возьмет?
– Марта почти развеселилась.
– В мои-то годы, да еще и вдова инквизитора! Не ты же, в самом деле.

Густав подобрался и взглянул ей прямо в глаза: