Арифметика подлости
Шрифт:
— Плевала я на остальных, — разозлилась Ольга. — Если и был у него кто раньше, так ведь не забывай — я ему тоже далеко не девочкой досталась. Зато теперь все иначе. Теперь он только мой, а я — его. И я выхожу за него замуж!
Ее злость испарилась, уступив место лукавству. Добавила, кокетливо улыбнувшись, словно очередного 'колокольчика' снимала:
— А ты будешь моей свидетельницей! А свидетельнице гнать на жениха не положено. И вообще, свадьба двадцать седьмого июня, так что готовься — у меня на свадьбе должно быть весело, уж ты постарайся, поработай массовиком-затейником.
—
Ольга снова обиженно фыркнула:
— Ну что ты зациклилась: 'уговорила, уломала'. Никого я не уламывала. Это он меня ломал буквой 'зю', это он уговаривал, умолял. А я же слабая женщина, ты сама знаешь. Не удержалась, сдалась на милость победителя…
Угу-угу, знаем мы, кто кому сдался. Однако спорить Маринка на сей раз не стала. В конце концов, какая разница, кто кого уговорил? Главное — Ольга выходит замуж. Ну и слава Богу! Нужно порадоваться за подругу.
— Не обращай внимания, это я так. Поздравляю. Рада за тебя. Правда, рада.
Вечером того же дня Ольга привела Кебу на ужин. Не ради самого ужина, разумеется — чтобы представить матери будущего мужа.
Накрывая на стол, Галина Евгеньевна суетилась словами. Говорила без остановки, и все какую-то ерунду. Ольга лишь диву давалась ее неожиданной разговорчивости. Сколько себя помнила — только ругань от нее слышала, если не откровенные маты. Тут же — сама доброта. Только ямочек на щеках не хватает.
Дочь норовила поймать материн взгляд, чтобы первый раз в жизни увидеть в нем одобрение. Однако тот все ускользал. И, странное дело, на будущего зятя Галина Евгеньевна тоже почти не смотрела.
После третьей рюмки Кеба вышел в подъезд покурить. Ольга поняла: уловил напряженность в атмосфере. Вообще-то он не курил, но всегда носил при себе дежурную пачку — называл сигареты 'палочками-выручалочками'.
Едва дверь за ним закрылась, мать, наконец, посмотрела на Ольгу прямо. Однако вместо ожидаемой похвалы выплеснула с яростью:
— Дура!
Та опешила. Как же так? Мать ведь столько раз не намекала даже — криком кричала, что Ольге пора замуж. Хорошо, замуж — так замуж. Чем же ты снова недовольна?!
— Не могла мужика стоящего подцепить? Физрук! Физрук, твою мать!!! Это ж вместо денег один сплошной триппер. Дура! На хрена тебе этот кобель сдался? Он же от тебя сбежит при первой возможности. А не сбежит, так всю жизнь за твоей спиной блядовать будет. Причем с твоими же подругами. Уж поверь мне, я этих мудаков перевидала на своем веку. Беги от него, пока не поздно. А то влюбишься по самое некуда, потом мучиться всю жизнь будешь. Нет, это ж надо — нищего кобеля в дом привести!!!
Они что, сговорились? Сначала Маринка, теперь мать. Ну почему сразу 'кобель'? Нищий — да, возможно. Зато с квартирой. Значит, не такой уж нищий. Но кобель? Это он раньше кобелем был, пока Оленьки Конаковой не попробовал.
— Мам, он не кобель. Да и будь
— Что, беременная? Ах ты, курва бессовестная! — Хрясь полотенцем по физиономии. Оставалось радоваться, что не половой тряпкой — грязных разводов не останется. — Сколько я тебя учила — не давай мужику до свадьбы, вовек не женится! Вот он сейчас передумает тебя, шлюху брюхатую, замуж брать — что мне с твоим выблядком делать? Я тебя, паскуду, еле тяну, мне только байстрючонка твоего не хватает для полного счастья!
Ольга совсем расстроилась. Да что ж такое? Она, наконец-то, абсолютно счастлива, а окружающие решили во что бы то ни стало испортить ей самые светлые дни?
— Ну почему сразу 'беременная'? Почему 'байстрючонок'? Я же не шлюха, я, мам, порядочная женщина, я замуж выхожу.
Галина Евгеньевна глянула на дочь подозрительно. Не беременная — уже хорошо. То-то. Но слишком уж уверенно та заявила о своей порядочности. Что-то здесь не то. Девушки так не говорят.
— Спала с ним? Не ври, шалава, я сама все вижу. Спала?
Страх перед матерью был так велик, что в один день избавиться от него не смог бы никто. Тем более трепетная Оленька. Неважно: замуж, не замуж. Она не соблюла главную материну заповедь: не давать мужику до свадьбы. Да и как ее соблюсти? Разве будучи девственницей, она смогла бы женить на себе Кебу? Да она бы по сей день не познала, чем мужик пахнет. Дурацкая заповедь! А дурацкие заповеди дураки пусть исполняют.
И вообще! Сколько можно бояться, сколько можно оправдываться? Она же не шлюха, она порядочная, почти замужняя женщина. Заявила совсем неуверенно, но дерзко, с гордо поднятой головой:
— Спала! И я не шалава, я почти замужняя женщина!
К гневу и ненависти в материнском взгляде добавилось бесконечное презрение:
— И-ээх… Шлююююха ты, а не замужняя женщина. Не женится он на тебе, попомни мое слово. Ты ж порченная. Если и могла кого поймать — так только на целку. Я ж тебя, суку, просила: не давай кобелям! Нельзя тебе трахаться раньше времени — доктор предупреждал. Ты ж не такая, как все. Ты ж теперь… Просила же!
Гнев улетучился: Галина Евгеньевна словно сдулась от разочарования. Но тут же вернулся удесятеренным, и в ее руке заметалось полотенце, хлеща ослушавшуюся дочь:
— Я ж тебя, суку, воспитывала в строгости, — Хрясь! — Я ж ради тебя, — Хрясь! — Двадцать лет передком, как флагом, перед кобелями размахивала, чтоб тебя, шлюху, — Хрясь, хрясь, хрясь! — Пристроить в хорошие руки! Чтоб на старости лет пожить спокойно на крепкой зятевой шее, — Хрясь! — Курва ты, курва! Да я тебя…
Жестокая рука впилась в горло непослушной дочери, и та поняла: пришел ее конец. Отстраненно как-то подумала, без особых эмоций. Давно знала, что мать на многое способна, если ее хорошенько разозлить. Всю жизнь опасалась вызвать настоящий гнев у родительницы, а тут расслабилась. Уверена была, что мать ее похвалит за Кебу: умница-дочь зятя в клювике принесла. А вышло совсем наоборот. Придушит, как котенка. Сопротивляться бесполезно — только хуже будет. Хотя что может быть хуже смерти?..