Арина (Роман, повести)

Андреев Василий Степанович

— Вот кому надо голову отрывать, а не Яшке! — возмутился Дмитрий. — Горе-воспитатели, черт бы их побрал, на какое дело детишек приспособили. Им сейчас в речке полоскаться, по лесу бегать, а не жариться тут на раскаленном асфальте. Одно дело грачей с поля гонять, огород полоть или, скажем, лекарственные травы собирать, а другое дело взрослых воспитывать. Где это видано, как говорит моя мать, чтобы яйца курицу учили…

— А-а, брось ты, не горячись по пустякам… — безразлично махнул рукой Жора. — Мало ли еще глупостей…

— То-то

и оно!.. — не унимался Дмитрий. — Столько дураков развелось, столько они наворочали, что умным только и забот — их завалы расчищать…

У метро они постояли под высокими колоннами, где робко дышал сквознячок, пробиравшийся из открытых дверей станции. Дмитрий тут опять вспомнил про Чижова и попросил Жору почаще к нему наведываться, а коль будет надобность, немедленно звонить. И тот согласно кивал, обещая все исполнить.

IX

В зале было тихо и пусто, пока Катя подстригала последнего клиента, все мастера ушли домой. Только Глеб Романович возился у своего стола, то выдвигая, то задвигая ящики. Было похоже, он что-то потерял. Да еще в подсобке изредка звякала приборами тетя Поля, которая все мыла и чистила всегда с вечера.

— Глеб Романович, что вы там все ищете? — спросила кассирша Валя, которая тоже собиралась домой и стояла у зеркала, поправляя прическу. — Уж не выжидаете ли вы, пока я уйду?

— А вы мне не мешаете, — недовольно буркнул Глеб Романович и опять задвигал ящиками.

Валя пожала плечами, усмехнулась:

— Как знать, как ведать, вы у нас человек скрытный. Вдруг Катю провожать прицелились, час поздний, девушка молодая… Только это жестоко с вашей стороны, я тоже еще в молодых прописана, а мне, выходит, в одиночку топать светит.

Глеб Романович перестал двигать ящики, строго посмотрел на Валю, но сказать ничего не успел. В это время в зал вошел шустрый молодой мужчина, и мастер посчитал, что не стоит при постороннем вступать в перепалку с острой на язык Валей.

— Люди добрые, выручайте, — взмолился вошедший. — Я понимаю, что опоздал, но прошу все-таки подстричь в порядке исключения. Видите ли, я киношник и завтра чуть свет лечу в Монте-Карло.

— Вы хотя бы что-нибудь другое придумали, — сказала Валя. — А то кто бы ни пришел после десяти, каждый за границу уезжает. И обязательно рано утром. Вчера в это время тоже двое ворвались, те в Алжир опаздывали. Мы вот с ней, — она кивнула в сторону Кати, — поверили, задержались, а они, когда подстриглись, и про Алжир свой забыли. Сидят, речи ведут, потом еще в провожатые напрашивались.

— Что вы, я не обманываю, — стал уверять киношник. — Вот у меня и паспорт заграничный. — Он полез в один карман, в другой. — Ах, к сожалению, дома оставил. Но я действительно улетаю, вот клянусь честью. А как я могу таким лохмачом приехать? Страну нашу буду позорить.

Киношник

с виду казался человеком приличным, одет он был опрятно, его белые брюки ребрились свежими стрелками, светлые туфли были недавно начищены, на груди висела кинокамера. И Валино подозрение вдруг сменилось сочувствием: видно, человек в самом деле улетает, а подстричься вовремя не успел.

— Я кассирша, — сказала Валя. — Вы просите мастеров, вот Глеба Романовича, Катю.

Глеб Романович тотчас выключил свет над своим столом, быстро снял халат и, повернувшись к киношнику, резко сказал:

— Гражданин почтенный, рекомендую вам оставить зал. Мы тоже люди, а не лошади, хотя и последним дается отдых. Парикмахерская давно закрыта, рабочий день у нас закончился, а вы узрели, что уборщица забыла закрыть двери, и врываетесь сюда в одиннадцатом часу, начинаете уговаривать людей нарушать закон.

Но киношник все-таки не уходил, он обнял кинокамеру и молча поглядывал на Катю, которая прибирала на своем столе.

— Что вы ждете? — недовольно спросил Глеб Романович. — Я не собираюсь вас стричь.

— Может быть, девушка согласится?.. — переминаясь с ноги на ногу, сказал киношник.

Глеб Романович энергично бросил халат на спинку кресла, подошел к зеркалу, одернул пиджак и, глянув на стенные часы, что показывали половину одиннадцатого, безразлично сказал:

— Не знаю, не знаю, мое дело маленькое, я ушел. Будьте здоровы и не падайте над морем — оно глубокое.

Он взял портфель, который заменял ему хозяйственную сумку и всегда был до отказа набит продуктами, перекинул плащ через плечо и вышел.

— Садитесь, что с вами поделаешь, — сказала Катя киношнику.

Валя была довольна, что Катя согласилась его подстричь. Ведь человек за границу едет, а разве можно туда явиться таким обросшим. Но и Катю ей было жалко, отстоять всю смену на ногах — дело нелегкое. Да еще какое нервное напряжение: попробуй угодить каждому, если все стали капризные, обидчивые. И чтобы Катя впредь не была слишком уж доброй, Валя сердито сказала:

— Последний раз на удочку попадаюсь. Больше ни на минуту не задержусь, хватит. Уже который день из-за тебя домой в двенадцать прихожу.

— А ты получи с него да уходи, — посоветовала Катя. — Что тебе зря время терять.

Взяв с клиента деньги за стрижку и одеколон «Кармен», Валя стала собираться. Перед уходом она заглянула в подсобку к тете Поле, о чем-то с ней тихо поговорила. Катя догадалась, что Валя наказывала тете Поле присмотреть, как бы киношник не обидел ее, Катю. Недаром, когда Валя ушла, тетя Поля вдруг запела какую-то старую песню, в которой часто повторялись слова: «Сокол быстрый, сокол ясный, а принес одно несчастье». Таким образом она давала понять киношнику, что Катя не одна на всю парикмахерскую, что рядом тут еще она, тетя Поля.