Арт-пасьянс
Шрифт:
Тяжело, согласитесь, благородному Атосу сохранять стать и графскую осанку при таком конфузе. Но Коля выдержал. Он понервничал, но сохранил серьезность до конца. Однако для него это был явно не самый удачный день, а тот спектакль так и остался самым нелепым и комичным в жизни, так как впереди была финальная сцена, в которой мушкетеры вчетвером обороняют бастион в Ля-Рошели, окруженные десятками врагов. «Друзья, что мы видим вокруг? – вопрошает благородный Атос. И сам себе отвечает: – Мы видим горящие глаза наших врагов». Но он оговаривается и произносит: «Мы видим горящие друзья». Этого, пожалуй, достаточно, но через несколько секунд Николай снова порадовал друзей-мушкетеров, сказав, что за ними, мол, следит «всевидящий друз кардинала». «Друз», этот загадочный орган зрения, и «друзья» вместо глаз долго потом служили предметом шуток и дружеских насмешек над артистом.
Самое-то смешное было в том, что Николай в обеих ситуациях сохранял благородную осанку и прямую спину Атоса. Как тут не вспомнить Филатова, который всякого такого неуместно-гордого человека называл «обоссавшийся беркут».
Вообще
Через несколько лет вот так меня «колол» в Театре на Малой Бронной известный артист Георгий Мартынюк. Дуров, который поставил спектакль «А все-таки она вертится!», всегда с удовольствием наблюдал, как мы взаимодействуем с Мартынюком по делу и не по делу. Не по делу – это как раз о регулярных попытках Мартынюка меня рассмешить. В упомянутом спектакле я исполнял роль директора школы, а Георгий – сантехника, которого Вася Лопотухин приводит в школу вместо вызванного отца. Историческая встреча происходила в кабинете директора. Мы шли навстречу друг другу по диагонали и встречались в центре сцены. Мне повезло, что я шел спиной, потому что Мартынюк, который шел мне навстречу лицом к залу, изгалялся как только мог. Он придумывал детали одежды – от нелепой нейлоновой шляпы до небесно-голубых носков, выглядывающих из-под неслучайно подобранных коротковатых брюк, или галстука (всякий раз нового), расцветке которого позавидовал бы даже гибрид попугая и павлина, – до сандалет, которыми побрезговал бы самый невзыскательный бомж России. Но главной фишкой его наряда был значок, подобранный на каждый спектакль с особой тщательностью и предвкушением моего раскола. Чего только он ни придумывал, чего только ни находил!.. Там был и значок «Гастроном № 1», и значок МВД (как известно, Георгий играл главную роль в сериале «Следствие ведут знатоки»), и «Чайхана № 1», и «1-я Конная» (а мы недавно оба в одноименном фильме поучаствовали) и т. д., и т. д. Сами понимаете, каково мне было удержаться, когда он шел мне навстречу, гордо выпячивая лацкан пиджака, на котором красовалась очередная находка. Если же не находил ничего, то бутафоры театра делали ему на заказ – то значок с кочаном капусты, намекая на мою фамилию, то что-нибудь еще, не менее «остроумное». Я не смеялся. Я был готов ко всему, и это помогало мне сдерживать смех.
Но однажды… Однажды идет он ко мне как-то боком, а лацкан прикрывает рукой. Всем своим видом Георгий символизирует жгучий стыд и глубокое раскаяние в том, что, мол, ничего не нашел и принес только то, что попалось под руку, и ему меня никак не удивить, ни тем более рассмешить. Он приближается, встает напротив; из-под идиотской нейлоновой шляпы глядят виноватые глаза, он их стыдливо отводит. Рука по-прежнему прикрывает то, что он вынужден был нацепить за неимением лучшего. Но я упрямо и злорадно жду и наконец решаю полюбопытствовать, не дожидаясь, пока Мартынюк отважится приоткрыть мне тайну своего лацкана. И отвожу его руку. Ох, лучше бы я этого не делал… Была в то время, знаете ли, серия значков «Птицы». Большие, круглые значки, на каждом из них – своя птица и ее название. Да, тут еще надо упомянуть, что персонаж Георгия – хронический алкаш, и его отличительные приметы Мартынюк со знанием дела демонстрирует. Теперь представьте себе вот этот внешний облик неопохмелившегося забулдыги и значок с крохотной трогательной пичужкой на ветке. А под ней подпись: «Зяблик». И вот этот простой зяблик, в отличие от всех прежних ухищрений Мартынюка, прибил меня так, что я несколько минут не мог начать сцену, давясь от хохота. Лицо моего партнера осветилось торжеством победителя.
А теперь другой случай, но все о нем же. Точнее, о молодом артисте Театра на Малой Бронной. Фамилии его я не помню, но это и к лучшему. Это случилось, когда я, уже работая в другом театре, пришел на премьеру Дурова, режиссера спектакля «Дети Ванюшина». После спектакля зашел поздравить Георгия. Он только что умылся и стоял, раздетый до пояса. В гримерную вошел тот самый молодой артист и, одарив взглядом топлес Мартынюка, то есть его обнаженный торс, решил сделать ему комплимент. Получилось у него своеобычно. Он сказал буквально следующее: «Георгий Яковлевич, знаете, если вам голову отрезать, вы еще совершенно молодой человек».
Мы с Мартынюком в Театре на Малой Бронной были штатными, можно сказать, авторами и исполнителями капустников. Георгий – невероятно остроумный человек и пишет очень смешные стихи. К капустникам и всяческим шуточным поздравлениям мы обратимся в другой главе, а сейчас – в качестве живой иллюстрации к сказанному – я хочу предложить вашему вниманию несколько стихотворений Георгия с сопутствующими комментариями.
P.S. Должен сказать, что представленные стихи не настолько искрятся юмором, как другие, которых ни Георгий, ни его супруга не нашли. Так что вам придется поверить мне на слово, когда я говорю, что Георгий Мартынюк – один из самых остроумных людей, которых мне в жизни довелось встретить.
Следующая театральная история произошла в Московском ТЮЗе во время спектакля «Грозовой год». Имелся в виду 18-й год и готовящееся восстание левых эсеров. Буквально завтра должно состояться покушение на Ленина на заводе Михельсона. И вообще советская власть – в смертельной опасности. Сцена разделена на две части. Это режиссерское решение, такая незатейливая география (она же – сценография) подчеркивает идеологическую пропасть между эсерами на левой стороне сцены и большевиками – на правой. Им не о чем больше разговаривать, они – враги.
Тем более странно то, что произойдет буквально через несколько минут. В стане эсеров идет заседание перед завтрашним решающим днем. На переднем плане сидит Фанни Каплан; ее настраивает, гипнотизирует, можно сказать даже – зомбирует левый эсер Котович. «Наступает твой день. Фанни-и-и!..» – низким, густым и вместе с тем напевным голосом (ну точно как удав Каа из фильма про Маугли), нависая над актрисой, вещает он. И тут… позади сцены раздается какой-то невнятный шум и слышится тихий мат. Все дело в том, что в тот день на роль Дзержинского вместо основного исполнителя, застрявшего с авиарейсом в Новосибирске, был введен другой артист. По роли слов у Дзержинского было мало, но выходов – много. И почему введенному артисту пришло в голову, что именно сейчас его выход, – об этом не ведает никто, да и сам он вряд ли мог объяснить свой внезапный импульс, толкнувший его из темной глубины сцены, оттуда, где черным задрапирована задняя стена, – туда, вперед, прямо в логово левых эсеров. Он гордо вышел на световое пятно в длиннополой шинели и резко повернул свою узкую бородку к группе злоумышленников. И только тут пришел в ужас, осознав, куда попал. Но надо было оставаться Железным Феликсом, несмотря на отчаянное положение. Он и старался, а лицо его при этом выражало «попурри» из двух несовместимых чувств – паники и грозной значимости председателя ВЧК. Словом, все тот же беркут, но обделавшийся.
Над сценой нависла тяжелая тишина и предчувствие катастрофы. Никто даже не засмеялся: ни один из эсеров, ни тем более Железный Феликс. Как теперь продолжать уже обреченный сюжет?! Завтрашнее покушение на Ильича теряет всякий смысл. Какое, на хрен, покушение, какой заговор, когда сам Феликс Эдмундович уже здесь! И что делать? Секунд пятнадцать длится эта пауза, во время которой каждый старается найти хоть какой-нибудь выход. А его нет! Вся интрига пьесы провалена… И тут нашему Дзержинскому приходит в голову, как ему кажется, спасительная мысль. Он на наших глаза вновь обретает уверенность, выпрямляется… и делает нечто уж совершенно невообразимое. Поднимает руку и, как нашкодившим школьникам, яростно грозит эсерам указательным чекистским пальцем. И при этом восклицает: «У-у-у!» Мол, смотрите у меня, шалуны, ведите себя хорошо! И уходит.