Арт-пасьянс
Шрифт:
Только тут эсеры стали расползаться по сцене с отклеившимися от смеха усами и бородами. Поползли за кулисы, ибо что они могли изобразить, как оправдать этот шокирующий визит, который свел на нет все их контрреволюционные усилия?! Расползлись, как отравленные тараканы. Кулисы сотрясались от хохота. Занавес закрылся. Все получили по выговору.
В МТЮЗе был очень активный комсорг. Ему (назовем его, допустим, Вадимом) недостаточно было оставаться, например, просто лояльным по отношению к партии и правительству, ему надо было быть в восторге от нашей партии и ее генеральной линии. Так же Вадим оказывался первым в любом начинании дирекции. Ко всему прочему театр существовал тогда временно без главного режиссера, и все дела, вплоть до новых постановок
И тут представился случай проявить по отношению к директору не только все ту же лояльность, но еще и бескрайнюю преданность, а если получится, то и любовь. У директора умер отец. И директор попросил Вадима помочь ему во всех соответствующих ритуальных мероприятиях. Вадик, как всегда горячо, а сейчас – особенно, взялся за дело. Цветы, венки, кладбище, погребальную команду, музыку – все организовал. Не забыл организовать и пусть скромную, но все же достойную похоронную процессию из артистов театра. Друзей и родственников у отца директора было совсем мало, и скорбеть Вадик обязал всех артистов, которых накануне отловил в коридорах театра. Надо ли говорить, что никто из нас с усопшим не только не был знаком, но даже никогда и в глаза не видел. И Вадик в том числе. Это, однако, не помешало ему, стоя у могилы рядом с директором, горько зарыдать, когда начали бросать землю. На что директор, у которого уж чего-чего, а юмора всегда было предостаточно, тихо заметил: «Вадик, ну не надо так убиваться, ведь это мой папа умер, а не ваш». Автор, находясь тогда в трех шагах от них, стал невольным свидетелем этой трагикомедии, отчего вынужден был немедленно покинуть погребальную церемонию, закрыв лицо платком и расталкивая стоявших рядом людей, с несмелой надеждой на то, что родственники примут его уход за невозможность справиться с горем и попытку скрыть душившие его слезы. Вадик с некоторым удивлением проводил автора глазами, в которых читалось ревнивое подозрение – в выражении траура его, кажется, превзошли.
Потом мне рассказали, что Вадим, бросив свою горсть земли в могилу, постучал ладонями, похлопал, как всегда делают, стряхивая с рук землю, потом обвел взглядом стоявших вокруг артистов и загадочно сказал: «Та-а-к!..» И в этом протяжном «та-а-ак» было то ли: «Кто из вас следующий?», то ли: «Ну, с этим мы разобрались, что там на сегодня дальше…» Бог его знает, что вложил Вадик в это свое «та-а-к», но окружающие почувствовали в тот момент, будто какой-то зябкий, неприятный ветерок пролетел рядом, и зловещее могильное будущее мелькнуло на миг перед мысленным взором и так же мгновенно исчезло, погасло.
Вы, конечно, понимаете, что коллеги пересказывали свои ощущения несколько проще, но автор, склонный, как и все авторы, к словоблудию, не мог не довести их впечатления до леденящей душу метафоры. Вежливо передернем плечами, произнесем «бр-р-р» и помчимся дальше по живописному тракту наблюдений (и отчасти фантазий) автора, который впредь будет иногда выступать и от первого лица.
Театр «Школа современной пьесы». Идет на малой сцене «Чайка» Чехова. Один из премьерных спектаклей. Роль Аркадиной исполняет Татьяна Васильева, Тригорина – Владимир Качан. Во время драматичного выяснения отношений Татьяна, решив, видимо, усилить комплимент, сказала Тригорину – Качану: «Ты лучший советский писатель». Таким образом Таня модернизировала Чехова, и публика, которая кое-что читала или просто догадывалась, слегка удивилась. Но – слегка. Реакция же Тригорина вам, конечно, понятна. Во время таких «случайностей» автор бывал необыкновенно смешлив. Тем более что Таня повернулась к публике и сказала: «Ну бывает».
Надо сказать, что ей не всегда удавалось подобрать правильный эпитет к писателю Тригорину. Когда оригинал («Ты лучший из всех русских писателей») забывался, Таня в недрах своего подсознания отыскивала что-нибудь другое, как ей казалось – подходящее. Именно это место стало для нее камнем преткновения или, как теперь говорят, тут-то ее и переклинивало. Так, через несколько недель я был назван «самым русским из всех русских писателей». «А как же Лев Толстой, возделывающий пашню в армяке
Тихо, но удачно сказанная во время действия реплика может дезавуировать любой серьезный момент. В той же чеховской «Чайке» (я не случайно подчеркиваю – «чеховской», ибо их у нас, как известно, три. Этот триптих вошел даже в российскую книгу рекордов Гиннеса) появление Нины Заречной в домашнем спектакле Треплева выглядит странно. На сцене большой ком тряпья. Из этой кучи появляется нечто с белым чулком на голове. Но прорези для глаз и рта в чулке все же есть. Из чулка вверх торчит хвостик волос. Артистка Ольга Гусилетова тихонько произносит: «Сибирская язва». А в ту пору об этой эпидемии только и говорили. Все мы тогда слишком живо представили себе сибирскую язву, обретшую живое воплощение в образе Нины Заречной. Артисты ведь дети. Им немного надо, чтобы развеселиться, и совсем немного, чтобы заплакать.
И вот – еще одна чеховская «Чайка». Финальный трагический монолог Нины. Остальные персонажи сидят за столом на другом конце сцены. «Да поможет Господь всем бесприютным скитальцам», – говорит Нина, имея в виду себя и свою судьбу. Но перед словом «скитальцам» Жора Мартиросян тихо произносит: «Китайцам». И все утыкаются лицами в стол. Всем достаточно этой малости, чтобы трагизм испарился мгновенно…
Кстати, незадолго до закрытия казино «Голден палас» я пришел туда на день рождения своего товарища. И в большом зале обнаружил огромное количество играющих «бесприютных китайцев».
Еще о Татьяне Васильевой. Как-то стоим мы в фойе театра втроем. Райхельгауз, обожающий Таню, она сама и я. Происходит довольно примечательный в актерской среде разговор.
Я. Она скверная тетка, но артистка хорошая.
Райхельгауз. Тише. Нельзя при одной артистке говорить, что другая – хорошая.
Васильева (низким своим голосом, небрежно). Ничего-ничего. При мне можно. Тем более что ни одной хорошей работы я у нее не видела. А что скверная тетка – я полностью согласна.
Можно, конечно, подумать, что все это наши узкоспециальные, местечковые радости. Корпоративные, непонятные другим. Но мне почему-то кажется, что предлагаемая рассказчиком экскурсия в мир закулисья представляет интерес и для вас – не как оттенок «желтой прессы», признак гепатита, а как своеобычная человеческая комедия, черты которой наблюдаются и в других сферах деятельности.
Обратимся вновь к нашим «Чайкам».
В акунинской «Чайке» Аркадина в исполнении Ирины Алферовой после известия о гибели сына (пока еще никто не знает – застрелился он или его убили) говорит: «Я должна его видеть» (а убиенный Треплев лежит в другой комнате). Тригорин отвечает: «Не надо. Я схожу, а тебе не надо». Уходит, возвращается, пошатываясь, потрясенный зрелищем, которое открылось его глазам в соседней комнате. Он должен сказать Аркадиной и всем: «Лежит на зеленом ковре, и всюду кровь», но у него получается не сразу, так как Ирина Алферова импровизирует и задает ему вопрос, который в данной ситуации звучит несколько диковато: «Ну как он там?» То есть, как чувствует себя труп. Через полминуты Тригорин приходит в себя и вполне искренне отвечает: «Как-как… Теперь уже никак». Мог бы тут же добавить, что температура тела у него стала комнатной.
В оперетке «Чайка» (она у нас так игриво и называется – «оперетка»), в финале Саид Багов (Медведенко) пугает Тригорина (исполнитель тот же). Он держит за спиной чучело чайки и как можно более злобно спрашивает: «Помните, Константин Гаврилович подстрелил чайку, а вы заказали сделать из нее чучело?» «Не помню», – весь трепеща, отвечаю я. «Ой ли?» – еще более угрожающе вопрошает Саид. И тут… у него в кармане звонит мобильный телефон, который он попросту позабыл вынуть из своего черного (опять же – пугающего) костюма. Мы замираем. Зал – тоже. Мобильник продолжает звонить. Перед спектаклем ведь всегда звучит призыв отключить мобильные телефоны. Во всех театрах. Бескультурных зрителей об этом просят, но все равно звонки продолжаются. Мобильники превратились просто в кошмар для всех спектаклей. А тут – на тебе! У самих артистов! Да еще где?! На сцене.