Асмодей
Шрифт:
– Тогда почему ты до сих пор не пошел по этому пути? Почему ты до сих пор служишь им?
– Потому…– протянул Лионель, – что я – Иуда. Для меня все давно потеряно, да и я, видимо, не слишком тягощусь собственным даром и позорной дружбой с сынами Ада. Не готов я спуститься во мрак, но это не значит, что ты должна повторять мои ошибки.
Слова Лионеля не сняли бремя с души Авроры, слезы не смыли пятно позора с души, но все же его пылкая речь пробудила в ее сердце свет надежды, принеся некое успокоение. Да, обязательно, она обязательно вымолит прощение у Создателя, и пусть ей придется до скончания веков купаться в лавовой реке Преисподней, она сделает так, чтобы ее голос
Остаток пути прошел в молитвах и тягостном молчании. Карета мирно покачивалась по дороге, пока ее колеса с гулом не ударились о каменную гладь парижских предместий. Цоканье копыт оглушало, людские крики и стенания заставляли дрожь пробежать по спине Авроры, отодвинув полупрозрачную шторку, она с жадностью прижалась к небольшому оконцу, впитывая в себя ужасающий пейзаж столичной действительности.
Со всех сторон их карету пусть и неприметную на вид, но явно принадлежавшую богатому дворянину, обступили своры голодных, оборванных бродяг. Некоторые из них, облаченные в лохмотья, скорее напоминали увечных приматов, таких же диких и озлобленных, нежели людей. Их изуродованные оспой озлобленные лица исказил хищный оскал, и они, не страшась попасть под колеса, едва ли не вешались на поводья. Кучеру порой даже приходилось награждать несчастных доброй парой плетей, чтобы те расчистили дорогу, но истинная дрожь пробежала по телу Авроры, когда она подняла свой взгляд дальше, над их головами, увидев чернеющий остов огромной каменной виселицы.
Невероятное трехъярусное сооружение на добротном фундаменте, поддерживаемое по всему периметру массивными столбами, ныне частично обрушившимися, напоминало собой кубическую колоннаду, в арочных проемах которого скрипели еще сохранившиеся деревянные балки. Перекинутые через них цепи, устрашающе позвякивали на ветру, и звук этот более походил на скорбный плач призраков, чем на лязг железа. Видимо, и спустя более полувека это строение внушало горожанам истинных страх, ибо никто из них не осмелился снять на продажу тяжелые цепи.
– Это Монфокон, – не обращая внимания на крики завывающей чумной толпы, произнес Лионель. – Когда-то этот великий оплот человеческой фантазии был главным палачом Парижа. До девяносто человек единовременно могли встретить здесь свой скорбный конец. По мнению властей жуткое зрелище множества разлагающихся тел повешенных должно было производить впечатление на подданных короля и предостерегать их от серьёзных правонарушений, но особого действия оное не имело. Голод, отсутствие крыши над головой вновь и вновь толкали людей в его холодные объятия. А Монфокон не жалел никого: ни челядь, ни аристократов, видные государственные деятели встречали смерть в его петле, но вот уже более пятидесяти лет он не видел новых жертв…
– Но до сих пор внушает ужас, – закончила за него Аврора
– Именно, – кивнул Лионель, брезгливо отвернувшись, когда его блуждающий взгляд встретился со взглядом молодой девицы, явно сраженной чумой. Лежа в зловонной жиже прямо у ворот какого-то дома, она простирала к их карете грязные костлявые пальцы, шепча что-то одними губами, а потом и вовсе сорвалась на безумный крик.
– Проклятые, это вы довели нас до такого…проклинаю, я проклинаю вас! Да придет спаситель, да очистит он этот город от аристократической скверны. За ваши грехи несем наказание мы.
– Это ужасно, – поднеся к носу надушенный платок, произнесла Аврора. – Неужели им нельзя помочь?
– Это Париж, и измениться он может только к худшему. Поверь, если Бог есть, то глядя на этот смрадный городишко, он брезгливо отводит свой взгляд в сторону. Слишком велик здесь порог меж нищетой и достатком,
Аврора даже брезгливо поморщилась, задернув шторку. Будучи девочкой, она слышала рассказы торговцев о чудесной столице, о величии Версаля, о сказочных нарядах придворных дам и блеске бриллиантов, но теперь видела лишь голод, грязь и смрад. Еще одно разочарование в копилку ее памяти.
Поистине Париж был похож на прожорливую гиену, раззявившую свою зловонную пасть, впуская новых путников. И сколько бы жертв не корчилось в её стальных клыках, этой твари всегда было мало. Ела она с аппетитом, без стеснения отрыгивая в сточную канаву осколки тонких человеческих костей. Точно, как у бешеной собаки пенилась на ее темных губах свежая кровь, и нёбо было черно, как души большинства ее жертв.
Вот она – столица, город лучезарного Луи XIV, хотя по мнению Авроры она больше походила на сточную клоаку, в которой по горло увязли несчастные жители, ставшие заложниками неприкаянных демонов. Очередное заблуждение, ибо ничего сверхъестественного кругом не происходило. Разделение власти, смещение жизненных ориентиров, голод и болезни, стремление к выживанию, установление нового порядка, новые подати. В общем, никакой мистики и кары небесной, ничего из того, что суеверные кумушки любят приписывать действию пресловутых темных начал.
Потому и интерес Люцифера к этому порочному городу был Лионелю вполне понятен. Дьяволу, пожалуй, и не надо было даже вмешиваться в дела мирские. Люди делали все без его участия. Сами ревущей толпой, зловонной рекой, бежали по вымощенным улочкам на вбитую в гранит площадь, терзая друг друга и громя все вокруг. Вот она, вся низость человеческого племени, а может, веяние трудной эпохи, заставившей людей утратить былые ценности. Как бы то ни было Париж являл подлость во всей красе: того с кем только вчера горожане пили сладкое вино на террасе, сегодня без сожаления сдавали с потрохами, лишь бы самим не утонуть в яме желчи и смрада. Собственноручно желали вздернуть друг друга на фонарных столбах, потом с прилежанием восстановить то, что разгромили, вещая о правах и даруя высочайшее прощение тем, кого накануне проклинали. Подлость, интриги, кровавая жажда – обычный набор. И наблюдать за этим, как и много веков назад, Лионелю было уже привычно, как и высшим силам, которые, казалось, уже поставили на столице огромный крест. Ну хоть бы что-нибудь новое изобрели… Так нет же. Менялись методы, но не суть происходящего.
– Куда мы едем? – едва слышно произнесла Аврора.
– А где бы ты искала Дьявола, окажись на моем месте? – девушка робко пожала плечами, устремив на Лионеля медово-чайные глаза. Понимала ли она, какую силу могли иметь эти очи с бриллиантами слез по уголкам на одинокое сердце? Должно быть нет, не было в Авроре того хищного оскала светской львицы. О, нет. Она завоевывала сердца не внешностью, а душевной красотой и простотой, которая не смотря ни на что не утратила своего света.
– Я… я не знаю, – прошептала она, уронив голову на грудь.
– Мы едем на площадь Сент-Оноре, – пояснил он. – Там состоится массовая казнь, думаю он будет там.
Аврора ничего не ответила, в очередной раз прижав к носу надушенный платок, стараясь сдержать подкатившую к горлу дурноту. Сложно было представить, что люди могли жить в таких условиях. Даже в Аду, где гарь и запах горелой плоти были делом вполне обыденным, не было такого удушливого гниения и смрада.
– Долго еще? – проговорила Аврора, с надеждой глядя на своего провожатого, в глубине души питая надежду на то, что выйдя из кареты сможет дышать полной грудью.