Аспект белее смерти
Шрифт:
Оклематься-то я оклемался, да только с отбитой голенью была просто беда. Опухоль до конца так и не спала, под кожей прощупывалось какое-то утолщение, а синяк растёкся фиолетово-чёрной полосой от щиколотки и до колена. То ныло, и правая нога почти не сгибалась, а стоило лишь самую малость нагрузить её, и от боли на глазах наворачивались слёзы.
Но даже так я бы отбрехался и никуда не пошёл, не осознай вдруг, что просто боюсь покинуть Гнилой дом. Помню о третьем ухаре — и боюсь. А так нельзя. Так — неправильно. Ненормально. И самое главное — глупо. Захотят — через Луку достанут.
Поэтому
— Ладно-ладно! Схожу! Но только ради тебя!
— Вот ещё придумал! — фыркнула девчонка, сверкнула зелёными глазами и подбоченилась, но сразу сменила гнев на милость. — Деньги-то на пожертвование найдёшь или у Луки попросить?
— Осталось что-то с последнего дня, — отмахнулся я.
— Садись поешь, а то исхудал — кожа да кости!
— Нет, — отказался я. — Пойду.
Собрался, завязал в лоскут несколько медных монет и потопал. Каким-то чудом выбрался с болота, не поскользнувшись и не плюхнувшись в грязь, дальше огляделся — кругом тишина и спокойствие. Ни охотники на воров не караулят, ни третий ухарь в засаде не поджидает. Всё как обычно, никому до меня никакого дела нет.
На лбу выступила испарина, но взял себя в руки и зашагал к Чёрному мосту. Точнее — похромал. Пока дошёл, окончательно взмок. Да ещё там угораздило наткнуться на босяков из ватаги Черепка. Даже не заметил, как троица пацанов нагнала и охватила полукольцом.
— Худой, да ты теперь ещё и хромой! — многозначительно выдал пристроившийся сбоку чернявый Угорь.
Своё прозвище паренёк оправдывал на все сто — более скользкого типа на Заречной стороне было ещё поискать! — и ничего хорошего мне эта встреча не сулила. Хромота — это слабость. Слабых бьют.
Но тревоги я не выказал и не остановился, так и продолжил потихоньку хромать. Лишь глянул свысока да презрительно фыркнул.
— Не слышал, что ли? Я о месте на паперти с монахами столковался! Колченогого изображать буду.
— Врёшь! — охнул Угорь, округлив глаза.
Ну ещё бы! Место денежное, наших побирушек туда сроду не пускали, и вдруг я пробился! Как так?
— Забьёмся на алтын? — предложил я.
— Ты, Серый, куда угодно без мыла пролезешь, — пробурчал паренёк, пристроившийся ко мне с другого бока. — С тобой об заклад биться, себя не уважать!
А вот Угорь засомневался.
— А тут чего хромаешь? На кой заранее?
— Я вам балаганный фигляр, что ли? Мне со старшим тамошним сейчас договариваться, вот камушек в ботинок заранее и подложил.
— А ты как вообще с ним столковался?
Я ничего выдумывать не стал и пожал плечами.
— Это всё Лука. Лука у нас голова!
Парни переглянулись и отстали. Я поначалу ещё косился на них будто невзначай, а потом и думать забыл, поскольку считать ворон на оживлённой улице совершенно точно не стоило. Не хромоножке вроде меня — так уж точно. Если просто на прохожего наткнусь, не успев дорогу уступить, это ещё полбеды, но могу ведь и под колёса лихача-извозчика угодить. Или верховой стопчет, что ничуть не лучше.
А ещё — третий ухарь. Несмотря ни на что его опасался больше всего.
Когда слева потянулась высоченная каменная ограда монастырского квартала, а впереди
Кучковалась эта публика преимущественно на монастырской стороне улицы, и я усиленно воротил от них нос, делая вид, будто разглядываю лавки на первых этажах домов напротив.
— Новое поступление заморских товаров! — крикнул мне мальчишка-зазывала. — Специи, пряности, табак! Кофе и лучший в городе чай!
Чудак! Ну какой мне ещё чай? Особенно лучший в городе? У меня и на разбодяженный сушёной морковкой денег нет.
На паперти церкви Серых святых было не протолкнуться от нищих, и туда я не пошёл, вместо этого свернул к монастырским воротам, но не тут-то было.
— Куда прёшь?! — заступил на дорогу один из собиравших пожертвования монашков и вдруг как-то очень уж жёстко взял под локоток. — Ну-ка, стой!
— В госпиталь мне! — пояснил я и попытался высвободить руку, но безуспешно.
А вырываться силой не рискнул. Пусть парень и был не шибко широк в плечах, зато его серую рясу опоясывал красный шнур. Адепт!
— Зачем ещё? — потребовал объяснений монашек, лицо которого аж перекосило, словно от меня разило нечистотами. Уголки узких бледных губ опустились в презрительной гримасе, надменное лицо заострилось, и чуть загнутый вниз длинный нос явственно напомнил птичий клюв.
— Ногу зашиб, — сказал я и добавил: — А знахарка сюда идти велела.
— Покажи!
Меня так и подмывало ударом кулака свернуть длинный тонкий нос набок, но за такое и на рудники сослать могли, так что проявил благоразумие и задрал штанину. Думал, надоеда заставит обнажить ногу до колена, но тому хватило одного лишь взгляда на спустившуюся к щиколотке черноту.
— Шагай! — указал монашек на калитку у ворот и сам потащился следом.
Я так и чувствовал, как буравит меж лопаток спину его напряжённый взгляд. А вот монахи на входе нас будто не заметили, им даже пояснять ничего не пришлось.
— Прямо! — скомандовал адепт, когда в просторном внутреннем дворе я завертел головой по сторонам.
Прямо — это не в госпиталь. Госпиталь — мрачноватое, как и все здесь, длинное трёхэтажное здание в левом углу. По соседству с ним располагались странноприимный дом, столовая, какие-то казематы и проход к монастырской обители. По правую руку остались церковь и хозяйственные постройки.
Я замедлил шаг и указал на госпиталь, толчком в спину меня отправили дальше.
— Шагай!
Стоило бы возмутиться и потребовать объяснений, но нами как раз заинтересовался пожилой монах, пояс которого был сплетён из красного и оранжевого шнуров. Острый взгляд уколол почище спицы, я аж оступился. Но не упал, лишь втянул голову в плечи и захромал в указанном направлении.