Аспект белее смерти
Шрифт:
Нисколько не удивился даже, когда нашей целью оказались казематы. Взмок от страха и пожалел, что вообще сюда явился, — это да, а вот удивления не было ни на грош. В голове так и билось:
«Взял чужое — жди беды! Взял чужое — жди беды! Взял чужое — жди беды!»
Я — взял, вот и влип. Вляпался даже! Зря Рыжулю послушал!
Отчасти успокоился я лишь после того, как мы миновали уходившую в подземелье лестницу и остановились на пороге то ли небольшой комнатушки, то ли просторной кельи. Сидевший за придвинутым к окну столом высокий худощавый мужчина что-то писал; подпоясан
Неужто целитель какой?
Монах отложил перо и обратил к нам своё мягкое бесстрастное лицо.
— Говори! — разрешил он.
— Привёл вот, отче… — сказал замерший в дверях адепт и, надо понимать, указал на меня.
— Брат Тихий, что я говорил о важности связного изложения мыслей?
На медика дядька нисколько не походил, и своей вкрадчивой манерой речи явственно напомнил костолома Карпа, который вышибал долги для ростовщика Жилыча; внутри всё так и похолодело. Проняло и монашка. Он шумно сглотнул и затараторил:
— Шёл в госпиталь. Говорит, знахарка посоветовала. На ноге признаки…
Монах решительным жестом заставил адепта умолкнуть и обратился ко мне:
— Покажи!
Деваться было некуда, и я задрал штанину чуть выше колена, позволяя разглядеть последствия удара тростью. Монах хмыкнул и спросил:
— И куда это ты влез, отрок? Во что впутался?
Вопрос надавил, будто каждое из слов имело вес кирпича, и я спешно произнёс:
— Да никуда! Просто тайнознатцу под горячую руку попался! — И после чувствительного тычка в спину добавил: — Отче…
— Вот как? — улыбнулся монах, даже не пытаясь скрыть недоверия. — И каким же заклинанием он тебя… поразил?
— Да просто тростью хрястнул! — пояснил я, уставившись на носки ботинок.
— Даже так? И кто этот нехороший человек?
— Не знаю…
— Ты начинаешь испытывать моё терпение, отрок! — нахмурился монах, и на сей раз противоестественное давление оказалось не в пример сильнее.
Не кирпич уже каждое слово, а пудовая гиря! Заупрямлюсь — раздавит!
— Как зовут — не знаю… — выдавил я из себя и вдруг помимо собственной воли выпалил: — Он на паровом экипаже прикатил!.. — Сказал и осёкся, едва удержавшись от упоминания клуба «Под сенью огнедрева», но хватка чужой воли не ослабла, вот и продолжил: — На экипаже герб с пурпурной змеюкой! Или с чёрной на лиловом поле… Да, так!
Сразу стало легче, но следом прозвучал новый вопрос, точнее — два.
— Тайнознатец молодой был или старый? Трость разглядел?
— Молодой тоже был! — заявил я неожиданно даже для себя самого. — Но ударил старик. Дряхлый совсем, гад, а врезал так, что чуть кость не перешиб! Трость разглядел, да. Тёмное дерево с серебряными накладками, рукоять в виде змеиной головы. Глаза из фиолетовых камушков.
Будто память прочистили. Всё рассказал, что видел. И только чистейшую правду. Горло так сдавило, что ни слова лжи из себя при всём желании вытолкнуть не получилось бы.
Магия! Пусть я и не ощущал ни холода, ни жара, но в голове ровно колокольный звон плыл, ещё и ароматом ладана невесть откуда пахнуло, хоть в келье даже свечи не горели!
Впрочем,
— Зовут тебя как, отрок?
Тут бы соврать, да не смог, сказал как на духу:
— Серым кличут, отче. Худым ещё, но это обзываются просто.
— Серый — и всё?
Когда-то у меня было имя, да только кому до того какое дело? Вот и подтвердил:
— Просто Серый, отче.
— Живёшь где?
И вновь захотелось соврать, и вновь ложь застряла в глотке, ещё и задыхаться начал. Чужая воля надавила неподъёмной тяжестью, зазвенело в ушах, снова повеяло ладаном, и я сдался, выложил всё как есть:
— В Гнилом доме на Заречной стороне. Там его все знают, не сомневайтесь!
Монах покачал головой и оторвал взгляд от своих записей. Жестом велел мне задрать штанину, присмотрелся к синяку, хмыкнул и велел:
— Отведи отрока в часовню Карающей десницы. Пусть помолится там до полудня, а лучше даже до трёх часов. Только в подвал его помести. А ты, — указал он на меня пером, — месяц будешь являться к заутрене. Брат Тихий определит хотя бы даже в церковь за свечами приглядывать. Станешь отлынивать или вовсе не придёшь, он тебе ногу сломает. — И уже снова адепту: — Только не перепутай! Правую!
Угрозы в словах монаха не прозвучало, но пробрало меня до самой печёнки.
— А как же нога, отче? — всё же спросил я, хоть брат Тихий и потянул уже из кельи. — Что с ней вообще?!
— Ерунда! — отмахнулся монах. — К вечеру пройдёт.
Пройдёт? Сама собой? Без лечения?
Что за ерунда?!
От растерянности даже упираться бросил, позволил монашку вывести себя на улицу. Дальше мы двинулись не к церкви Серых святых, а к входу на закрытую для мирян территорию обители.
— В часовню Карающей десницы по распоряжению брата Светлого! — с важным видом объявил мой сопровождающий дежурившим на входе монахам.
Старший из них смерил нас таким цепким взглядом, каким может похвастаться не каждый квартальный надзиратель, и заявил:
— Там сейчас с неофитами занятие начнётся! Нечего ему под ногами путаться.
— И что с того? Его в подвал запереть велено!
— Так, да? Хорошо. Лютый, проводи.
Брат Тихий напыжился было, но промолчал. Если первый монах был не из тех, с кем стоит пререкаться, то второй и вовсе больше походил на кулачного бойца. Сбитые костяшки, приплюснутый нос, ломаные-переломаные уши, обманчиво неторопливые движения. Вот уж точно — Лютый.
За аркой обнаружился ещё один огороженный зданиями двор, меня повели к выстроенной посреди него небольшой церквушке. Рядом с той обнаружилась засыпанная плотным речным песком площадка со вкопанными в землю столбами и перекладинами, там же валялись под навесом гири и гантели. В саму часовню не запустили, велели спускаться по каменной лестнице, узкой и крутой. Я бы непременно все ступени пересчитал, когда подвернулась отбитая нога, если б чего-то подобного не ожидал, а так успел опереться рукой о стену.