Ассира
Шрифт:
В одиннадцатом классе, когда все мысли были только о том, что через несколько месяцев я уйду из этого логова навсегда, я снова стала лишним звеном любовного треугольника. Его звали Артур. Красивый, высокий, темноволосый. Он был крепко сложен, правильные черты лица имели несколько надменное выражение. Он был моим одноклассником и авторитетом среди здешних парней. С интернатовскими мальчиками я старалась не сталкиваться в стенах гадюшника, потому что все время кто-нибудь из них старался облапать или зажать в углу.
Артур уже два года встречался с девочкой Ларисой, мне она казалась красивой, но ее красота была безликая и холодная. Дотронешься – и
Вместе Артур и Лариса смотрелись гармонично. Если копнуть глубже, у них были похожие, трагичные судьбы, как и каждого из нас здесь, в этих стенах. Они любили друг друга, это было видно по малейшим деталям их взаимоотношений. И любовь их была трепетная, нежная – такая, какая и должна быть первая в жизни любовь. Так было до тех пор, пока темноволосый красавец Артур не поспорил со своими озабоченными дружками, что сможет переспать с любой девчонкой в интернате, никто ему не посмеет отказать. Я не знаю, зачем он это сделал. В определенном возрасте у мальчишек мозг одурманивают гормоны, и они думают только о сексе. А тем более в интернате, где, казалось бы, куча правил, но по факту их никто не выполняет, а воспитатели усиленно делают вид, что они не замечают того, как подростки курят в спальнях и залазят друг к другу в постели. Здесь бьют друг друга до полусмерти, но это все не те проблемы, на которые стоит тратить свое время и нервы. Это жизненные мелочи. И неважно, что эти мелочи ломают несформировавшуюся психику и, часто, портят всю жизнь и без того несчастным взрослеющим детям.
Артур тогда выиграл в споре. Он переспал со мной – “с той, которая ни на кого не смотрит. С фригидной”. Почему я так легко об этом пишу? Я не знаю. Может быть, писать мне об этом совсем не так легко, но я, действительно, не знаю, почему я без раздумий, хладнокровно ответила ему: “Секс? Ну, пошли.” Наверное, не думала, что он говорит серьезно, а, может быть, хотела уже, как все, стать взрослой, опытной.
Но примитивное физическое действие не принесло мне большого опыта, только боль, жгучий стыд и разочарование. Мне нечего вспомнить об этом первом разе, кроме запаха затхлого тряпья в темной и душной кладовке и горячего дыхания Артура, которое я ощущала на своей шее. Глаза его блестели в полумраке, он совершал какие-то неритмичные, неудобные для меня движения, которые напоминали мне спаривание собак. Волновался, пыхтел, мял мою маленькую грудь руками так, что я думала, что она оторвется. Соски потом болели, и болело внутри – там, где он вторгся в меня с моего же разрешения. Я думала только о том, чтобы это скорее законилось.
Потом Артур, смутившись, вышел из кладовки, оставив меня в темноте одну. Я слышала, как по стенам ползут, поскрипывая ивовые ветви. Я постояла так несколько минут, прислонив лицо в испарине к пыльной стене, а потом быстро натянула трусики, джинсы, свитер и выбежала оттуда, пока они не опутали меня.
Мне не хватало воздуха, серые стены впитали весь кислород, и мне нечем было дышать. Я стала задыхаться, и мне страшно хотелось домой. В свою квартиру. Там, в одиночестве, я могла бы провалиться сквозь землю. А здесь что? Гадюшник! И я что было сил побежала: через столовую, в кухню, а оттуда – пулей к черному
Я бежала по заснеженным улицам в ярко-розовых сланцах, скользила, падала, вставала и снова со всех ног бежала, натянув на покрасневшие от снега руки рукава серого вязаного свитера. Я не ощущала ни холода, ни страха, я не видела, что на меня оглядываются люди, сигналят машины, когда я с безумным лицом бегу на красный. Я бежала туда, где я должна была быть все эти годы, часы и минуты. Домой, к отцу, к маме, к Алисе, к Луке. Голова кружилась от безудержного ощущения счастья. Еще несколько кварталов, и все закончится. Еще немного, и все будет хорошо – так, как раньше.
***
Меня нашли спустя несколько часов в подъезде, сидящую, скрючившись от холода, возле двери в свою квартиру. Соседка, тетя Наташа, от которой меня увозили несколько лет назад, увидела меня и позвонила в интернат. Все здесь было, как пять лет назад, только коврики у входных дверей в соседские квартиры поменялись. А у нашей квартиры до сих пор лежал тот, который мама прохлопывала на балконе раз в месяц.
Я знала, что меня найдут, но я была благодарна судьбе и за то, что я несколько часов смогла сидеть, прижавшись к двери в свое прошлое, и мне казалось, что все они, мама, отец, Алиса, действительно, живы – там, за старой коричневой дверью. Я слышала их шаги, голоса, лай Луки, чувствовала запах подгоревших маминых котлет.
***
На следующий день о том, что произошло в кладовке, узнали все. Лариса пришла на учебу с распухшим от слез лицом, она не смотрела в мою сторону. Артур, казалось, только сейчас понял, что он натворил. Он смотрел то на меня, то на Ларису и, казалось, не мог понять, к кому его больше тянет, и кто из нас его сильнее ненавидит: блондинка или рыжая. Я сидела, словно бледное каменное изваяние. У меня было сейчас сомнительное положение: я должна была стать либо его девушкой, либо шлюхой, которую все могут трахать в кладовке на чердаке.
Слово “трахать” я с самого утра прокручивала в голове, услышав его от Пашки, сидящего через проход от меня. Он тоже хотел меня “трахнуть”, так мне и сказал перед первым уроком, предупредил, что он первый на очереди. А потом с наглой улыбкой положил ладонь мне на грудь. Я дернулась, отбросила его руку и, позеленев, побежала в туалет, где меня вывернуло наизнанку. На первых уроках в голове не было ни одной мысли, кроме одного этого мерзкого, раздирающего в клочья всю душу, слова.
Я с ужасом замечала, что другие парни тоже с любопытством оглядываются на меня, одиноко сидящую на задней парте. Было понятно, что они могут сделать что-то гадкое при любом удобном случае, потому что у меня даже подруг нет, не говоря уже о какой-то другой защите.
Насилие в интернатах – это тоже не та проблема, о которой стоит думать взрослым, работающим здесь. Два года назад пятеро выпускников напились и изнасиловали в женском душе тринадцатилетнюю новенькую девчонку, после чего она выпрыгнула из окна и, к ее счастью, погибла, а не осталась на всю жизнь несчастным моральным и физическим инвалидом. К счастью? Да, именно к счастью. Последствия этой трагедии скрывали, как могли, но проверок избежать не удалось. Потом долгое время все ходили, как шелковые: и парни, и девочки. Даже смотреть не решались в сторону друг друга, не лазили по чужим кроватям, но потом все вошло в свое русло, все стало по-прежнему.