Астроном
Шрифт:
Площадь имени Ленина, зажатая между зданиями облисполкома и обкома партии, была безлюдна. Ветер беспрепятственно гулял по черной, заботливо очищенной от снега, поверхности асфальта и фамильярно забирался под полы пальто. Редкие прохожие жались к стенам, обходя площадь по периметру. Хоть и дольше, зато теплее. Холодный до дрожи Владимир Ильич молча указывал кепкой в сторону городского сада. На его обледеневшую лысину ветер прилепил несколько горстей снега. Желтые лучи прожекторов, искоса обливавшие фигуру вождя, натыкаясь на обледеневшую, увенчанную снегом макушку, создавали
Миша любил эту площадь в предновогодние дни, когда с двух ее сторон выстраивали огромные деревянные горки в виде теремков, раскрашенные в яркие, скоморошечьи цвета. Посередине, рядом с памятником Ленину, водружали десятиметровую елку, окутанную пестрыми гирляндами, а вдоль чугунной ограды городского сада лепили из ледяных глыб сказочных чудовищ. Особенно поражал Змей Горыныч, внутри каждой из трех пастей которого мерцала лампочка другого цвета.
В новогоднюю ночь на площади собирались изрядно подвыпившие курганцы, весело визжа, скатывались с горок, дозаправлялись стягивающей на морозе губы водкой, пели и даже пытались танцевать под несущуюся из репродукторов музыку. Танцевать получалось плохо, мешали шубы, валенки и раскатанный множеством ног ледок. Мешало также изрядное количество принятого внутрь спиртного. То тут, то там вспыхивали стремительные драки, с поводом и без оного, ведь какой повод нужен пьяному человеку, неуклюже скатившемуся с горки и больно зашибившем ногу или руку. Драчунов ловила милиция, в усиленном составе своем стерегущая мирное веселье граждан, но все равно казусы имели место, и для многих новогоднее катанье заканчивалось выбитыми зубами, или зашиванием рваной раны в травмпункте.
Сегодня, в обыкновенный будний день площадь являла собою унылое и безотрадное зрелище. Миша уткнул нос в поднятый воротник и решительно двинулся наперерез, мимо памятника. Голос Драконова продолжал гудеть и переливаться внутри черепной коробки:
– На самом деле царем природы следует назвать не человека, жалко копошащегося в земле, а гордо парящего над нею дракона. Удивительное существо, мудрое, грустное. Преследуемое людскими завистью и страхом.
Родители ужинали. Мишино появление вызвало град расспросов.
– Что случилось в зоне большого Юпитера? – спросила Полина Абрамовна, ставя на стол еще одну тарелку.
– Юпитер вышел на перекур, – ответил за Мишу Макс Михайлович. – Отправился к ближайшей сверхновой за огоньком.
– Что позволено Юпитеру, – мрачно отозвался Миша, – то не позволено быку. Кива Сергеевич отправил меня знакомиться с кружком дельтапланеристов, а сам ушел в обсерваторию.
– И тебя с собой не позвал? – спросила Полина Абрамовна, накладывая на тарелку дымящиеся пельмени.
– Не позвал.
– А при чем тут бык? – поинтересовался Макс Михайлович.
– Кива Сергеевич принес меня в жертву моему же любопытству, – ответил Миша, обильно покрывая дымящуюся пельмешку коричнево-зеленой горчицей. – Как римские жрецы быка в храме Юпитера.
– Любопытство вещь полезная, – многозначительно произнес Макс Михайлович, промокая корочкой остатки подливы. – Без него далеко не уедешь. Только
– Ну, и как тебе дельтапланеристы? – спросила Полина Абрамовна. – Любовь к астрономии кончилась? Теперь ты хочешь стать летчиком?
– Нет, – буркнул Миша сквозь пельмешку. – Но одно другому не мешает.
Мать улыбнулась.
– Ты доедай, доедай – сказал Макс Михайлович, – а потом я покажу тебе кое-что любопытное.
«Любопытным» оказалась фотография в газете «За рубежом». Правительственная делегация Сирийской Народной республики на приеме в Кремле.
– Видишь вот этого, во втором ряду, – Макс Михайлович ткнул пальцем в приземистого человека с невыразительным лицом. – Если бы полковник Куртц был жив, он бы выглядел именно так.
– А может, это он и есть? – спросил Миша.
– С какой стати? Где Куртц и где Сирия. Хотя, все на свете случается. В любом разе, как увидел я фотографию, так сразу его и вспомнил. Вряд ли это он, но похож очень.
Миша взял газету, покрутил ее в руках несколько минут, и отправился к себе на чердак. Там было холодно, с утра вытопленная печь успела остыть. Застегнув пальто, Миша уселся на табурет, оперся спиной о дымоход и задумался.
Чердак до самой застрехи был наполнен тишиной. Тускло светила сорокапятиваттная лампочка, в черном квадрате окна игриво переливался полумесяц.
«Итак, – отметил про себя Миша, – о лунниках и солнцевиках Драконов не слышал. Иначе бы не удержался рассказать. Его космогония построена на драконах. У Бэкона они почту разносят, а у Виктор Иваныча облагораживают человеческую породу. Забавный поворот. Интересно, что скажет Кива Сергеевич? Он-то, поди, давно толковал об этом с Драконовым. Оттого и меня к нему послал».
За спиной заскрежетало. Миша вздрогнул и вскочил с табуретки. Скрежет повторился, затем послышались постукивания и смутные голоса.
– Тьфу ты! Ведь это отец чистит печку перед вечерней растопкой!
Он приложил ухо к прохладной поверхности дымохода. Звуки приблизились, он хорошо различал голоса отца и матери.
– Зачем ты рассказал ему про Куртца? – упрекающе выговаривала мать. – Для чего ребенку знать о таких ужасах? Он впечатлительный мальчик, с тонкой нервной структурой. Видишь, как увлекается, то одним, то другим. И каждый раз с головой, без остатка.
– А зачем ты перевела для него дневник? – ответил отец. – Разве там….
Конец фразы утонул в скрежете совка по железной решетке поддувала.
– Это история нашей семьи. Он должен знать, откуда пришел и к кому относится. Не может человек висеть в воздухе, как дельтапланерист. Чтобы крепко стоять на земле, нужны корни.
– Куртц тоже история нашей семьи.
Голоса отдалились, потом раздался шум бумаги, легкое постукивание укладываемых друг на друга прутиков. Миша оторвал ухо от дымохода и сел на табурет.
«Забавный поворот. Да, очень занимательные истории. И у каждого своя. Но чужие рассказы не должны менять его, Мишину, жизнь. Какими бы интересными они ни казались».