Ася
Шрифт:
— Зачем? — демонстративно отклоняюсь.
— Наверное, затем, что у нас первая супружеская ночь, а мы тратим ее на философствование, от которого ни ты, ни я не получаем удовольствия. Я смеюсь — ты бесишься. Не спорь — ты точно в раздражении. При других обстоятельствах это бы меня порадовало, но точно не сейчас. Иди ко мне…
— Тима проснулся? — встрепенувшись, приподнимаюсь и упираюсь оттопыренным локтем в едва пружинящий матрас.
— Нет.
— Я далеко и почти его не слышу. Нужно проверить, как он там, — пытаюсь встать, но тут же останавливаюсь. — Он просыпается
— Для этого есть отличнейшая вещь. Кстати, из батальона навороченных технических приспособлений, с которыми ты грозилась разобраться в весьма короткий срок. Обещание в голове всплывает? Позволь тебе представить. Сей предмет называется детская рация, маленькая электронная няня в помощь беспокойной маме, — берет с прикроватной тумбы, стоящей возле его стороны, какой-то темно-серый прямоугольный пластиковый предмет. — Оттуда, — его подносит к уху, — не доносится ни звука. Молчит аппаратура — хоть убей, а это значит, что сын очень сладко спит и ни о чем не беспокоится. Наеденный, сухой, а стало быть, довольный! Тимофей — спокойный ребенок?
Как сказать!
— Иногда, под настроение. Не знаю…
— Это он в меня! — я вижу, как сильно Костя задирает нос, когда гордится тем, что мальчик способен жестко оттретировать нам нервы.
— Я боюсь не услышать его голос, — замедленно бухчу под нос.
— Ася, хватит! — мне чудится или он сейчас порыкивает? — Ты все услышишь, если доверишься этой маленькой штукенции из двадцать первого века.
Я больше не боюсь людей вокруг — сейчас меня пугает отвержение. Я не боюсь еще разок попробовать или всё заново начать — страшит та боль, которую испытала в первый раз и вполне возможная неудача в далеком или близком будущем.
— Тебе знакомо выражение: «Твой злейший враг — нестабильная нервная система», женщина?
Я отрицательно мотаю головой.
— То напряжение, которое ты испытываешь в любой непонятной ситуации, мгновенно отражается вот здесь, — осторожно прижимает пальцем вспотевшее место между бровями и спускается плавно по переносице к углублению над моей верхней губой. — Теплая и влажная. Красивая ложбинка и бархатный пушок. Боишься?
— Нет.
— Волнуешься?
— Я внимательно слушаю, что ты говоришь, поэтому…
— Полностью сосредоточена на ощущениях?
Уверена, что долго так не выдержу. Он напугает и размажет, как податливое масло, мой дикий страх. Я не боюсь любви — пугает только невзаимность и недопонимание. Страшит глубина того, что я испытываю к этому мужчине. Чем чувство ярче и сильнее, тем безответнее и ощутимее боль. Такое невозможно прекратить, купировать, не выскоблив из оболочки собственную личность.
— Твой любимый цвет? — подложив под щеку молитвенно сложенные руки, муж приближается ко мне.
— Не знаю, — плечами пожимаю.
— Не может быть. Сосредоточься!
— А твой?
— Черный, — молниеносно, без запинки отвечает.
— Почему?
— Нет, женщина, это так не работает. У нас с тобой игра «вопрос-ответ», а объяснения не предусмотрены регламентом. Либо «да» и
— Не знаю.
— Не желаешь придерживаться правил? Бастуешь?
— Мне просто не с чем сравнивать. У меня не было домашних животных. Я видела их только на картинках или бегающими по двору.
— Это ты сейчас так пространно намекаешь, что будешь рада даже хомяку? — он осторожно дует мне в лицо.
— Пожалуй, кошка. Хомяки не нравятся. Я крыс не люблю.
— Почему? — застревает диким взглядом на том месте, где моя грудина плавным образом встречается с тонкой шеей.
— Э-э-э-э, они противные. По-моему? — я собираю вместе руки и крепко сжатыми кулаками прикрываю незащищенный авангард. — Ты не мог бы?
— Расскажи о себе.
— Нечего, — сглотнув слюну, спокойно отвечаю. — Я предупредила, ты сказал, что с этим не будет проблем. Костя, я не готова. Прошу тебя.
— Как ты жила? — это, по всей видимости, означает «нет»? — Надеюсь, ты понимаешь, что отговорки и увиливания сейчас не прокатят. Вместе по жизни и до гробовой доски? Мы одновременно, как по команде, утвердительно кивнули, обменялись кольцами и поцеловались. Мне понравилось целовать тебя. Хочу еще раз повторить.
Должна ли я сказать «спасибо», поблагодарить за знак оказанного мне внимания, проигнорировать, расстроиться, обидеться или просто промолчать, в закат из объективного молчания, не оглянувшись, отойти? Или дать себя поцеловать и предоставить собственное тело для полного использования?
— Да-да, но я не помню и, откровенно говоря, тяжело такое вспоминать, — глубоко вздохнув, прижимаю подбородок, затем смотрю на мужа исподлобья и, по-моему, неслабо злюсь. — Мне неприятна эта тема. Зачем ты поднимаешь то, чего я предпочитаю не касаться? Это не одно и то же. Что было, то прошло.
— Ась? — он, что, мне корчит рожи?
Ах, да! Как могла забыть? Ему ведь доставляет удовольствие наблюдать за тем, как я жутко нервничаю и завожусь. Гнев, ярость, злость, агрессия и, возможно, ненависть — пять составляющих женской привлекательности для среднестатистического парня.
— Уверен, что мы в чем-то с тобой похожи. Ты не находишь, что здесь, — он прикрывает левую половину своей груди, — как будто нечто отзывается?
Увы, но нет! К тому же, я убеждена, что он ошибся! Как можно сравнивать жизнь в семье, пусть и не полной, с ежедневным пребыванием в детском доме, где каждый из его обитателей норовил живьем сожрать соседа по детскому столу, за которым три раза в день лишенное опеки грязное отребье — по-другому и не скажешь — принимало пищу, когда из вонючего пластилина мир своей мечты на деревянных досках не лепило.