Ася
Шрифт:
Он — точно да! Я — стопроцентно нет! Потому как больше в этом не нуждаюсь. С меня, похоже, хватит. Сейчас дышу, живу и тихо-мирно этой жизнью наслаждаюсь.
Вращаю, прижимая пальцами к стеклянной столешнице помятый лист стандартного альбомного формата, на котором изображен мужчина с карими глазами и закрученным, как у свиньи, хвостом, с парой рук и ног, и теплым морем за его плечами, встречающимся с красным солнцем на бесконечном горизонте, где-то там, за облаками. Потрепанный тремя годами единственный подарок от сына бывшей, который я храню здесь, в главном офисе, в первом ящике рабочего
Медовый месяц… Мой третий за весь половозрелый срок. Молодая женщина, мелкий сын и здоровый дом — большая чаша грязненьких секретов и нерастраченных возможностей, о которых я когда-то грезил, но за ненадобностью с недавних пор забил. На моем столе в рабочем кабинете стоят две небольшие рамки, в одной из которых находится фотография с хохочущим мальчишкой, задравшим ножки и высунувшим в слюнных пузырях язык, а во второй предусмотрительно разглажена денежная память о том, что было год назад с девчонкой, на которой я сейчас, уже неделю как, женат.
— Приятно осознавать, что я выполняю роль молчаливой мебели, но все же надеюсь на твое внимание, босс. Я дорог или в моих услугах этот Красов больше не нуждается?
— Я слушаю, — ухмыльнувшись, отзываюсь. — Очень внимательно, между прочим. Говори.
— Понятно, — моих ушей касается злобное шипение и чересчур глубокий вздох. — Выйти?
— Саш? — останавливаю рукоблудие рисунком и поднимаю на него глаза. — Ты завалился в мой кабинет и протираешь здесь штаны. Или говори, или молчи. Или сиди, или выметайся. Другого не дано. Я предложил варианты. Что выберешь, Фролов? Решил надуться и залезть в бутылку?
— У тебя испортился характер, Красов, — как умудренный опытом старик, дружок качает головой. — Рискну предположить, что это внезапно подоспевшие последствия черепно-мозгового приключения. Ты хмурый, все чаще злой в любой рабочий день недели, и только лишь по пятницам становишься придурком, который мотивирован, хрен знает чем, на то, чтобы извести меня эрудированным турниром, на котором есть только «он», «он», еще раз «он», а остальные — полуграмотные звери. Сегодня, между прочим, эта встреча отменяется. У меня, спасибо тебе, великий Господи, из небытия восстали планы.
Сказал бы проще:
«Я решил спетлять. Котян, какие возражения?».
— Что ты хотел, Фролов? — откидываюсь на спинку кресла, закрыв двумя руками чему-то улыбающееся лицо, растираю кожу влажными ладонями.
— Два или три вопроса, босс.
Всего-то? Бюджет? Дебет-кредит? Нулевое сальдо и командировочные расходы?
— Слушаю, — убираю руки от лица, опустив их на живот, сцепляя пальцы, формирую крепкий и живой замок.
— Как жизнь молодая?
Это первый? Он напросился, а я, пожалуй, загибаю.
— Потихоньку, — спокойно отвечаю.
— Скалишься, как идиот.
— Наверное.
— Это не вопрос, это утверждение. По всем признакам ты ни о чем не сожалеешь.
— С чего бы? — плечами пожимаю. — Тимка, Тимка, Тимка. Гляди! — принимаю устойчивое положение, повернув к нему фото сына, тычу пальцем в детский нос. — Похож?
— Не вижу сходства, если честно.
— Не вредничай, писюша. У него мои глаза и проступающие ямочки на щечках, когда он улыбается. А за
— Крестную маму не забудь. И потом, — Сашка грубо хмыкает, — давно ли ты стал таким нежным, отче? Женитьба повлияла, и ты поплыл?
— Не беспокойся, все под контролем. Юрьев, сказал, что почтит за честь и, естественно, не возражает. То есть до этого я не был нежным? На это намекаешь?
— Ты был мужиком, которому наставила ветвистые рога одна, — прокашливается, подбирая нужные слова, — блудница. А сейчас…
— Раздражаю?
— У тебя, похоже, рай в штанах.
— Сашка, отвали с такими бестактными, припорошенными сальностью, вопросами. Мне кажется, вернее, тон твоего голоса и мысли, которые ты транслируешь, выдают нервозность и слабенькую зависть.
— Я тебя, боссик, заверил, что не имею привычки завидовать женатым мужикам. Но, если честно, девочка понравилась. Она хоть и твоя жена, но глаза-то ты мне не выколешь. Смотреть на это чудо я могу без спроса и оплаты за экскурсию.
Ему бы моментально успокоиться, пока новоиспеченный экскурсовод рога и «карандаш» не обломал.
— Так он разводится или не разводится? — теперь сипит Фролов.
— Кто?
— Юрьев, — изображение на его лице визжит сейчас о том, что я как будто ни хрена не догоняю.
Но, если честно, я и не вдавался в такие скучные подробности.
— Без понятия. Но мы ориентировочно через два месяца, наверное, с небольшим, посетим купель. М? Каково?
— Это я уже понял. Тебя заклинило, заело и твой эгоизм теперь сквозит из всех щелей. Разреши другой вопрос…
— Еще один? — таращусь, как будто вижу Фрола в первый раз. — Это был пристрелочный и холостой, а следующий…
— Твое кольцо на правом безымянном пальце означает, что Инга свободна?
Если честно, вот именно сейчас ну ни хрена не понял.
— Наверное. Я не знаю, — скашиваю взгляд, надменно выгибая губы. — Почему спросил?
— Она меня достала, босс.
Очень интересно! В каком смысле и как сильно? С Ингой Тереховой у меня не только все закончилось, но и ничего не начиналось, потому как не сложилось — нам судьба с ней с самого начала не благоволила. Перед тем, как жениться, где-то за семь-восемь дней я назначил ей свидание. Хотелось уточнить, что без продолжения и ни к чему конкретному меня, как вторую половину на той встрече, не обязывающую. В мозгах сейчас всплывает красочное воспоминание о том, как я любезно согласовывал устраивающую обоих дату, затем, конечно, время, и на крайний случай, место, но с появлением Тимофея и его странной матери, все быстро закрутилось и само собою прекратилось. И я, уже себя почти не помня и не контролируя, стою перед государственным большим столом, при этом заряжаю гордо клятву, даю на всю оставшуюся жизнь обет дальнейшего безбрачия, затем целую молодую, а напоследок жестко консумирую наши отношения на теплом кухонном столе, возле которого меня настигли страсть и похоть, от внезапного наличия которых, если честно, впору вешаться, раз застрелиться нечем.