Атаман всея гулевой Руси

Полотнянко Николай Алексеевич

– Объяви своё имя! – велел капитан.

– Петрушка Макеев, – сказал, подрагивая всем телом, молодой дворянин. – Приписан к полку Чубарова.

– Говори, почему не явился на службу! – рявкнул Барятинский.

– Как можно было явиться? – забормотал Петрушка. – Я с пятнадцатью дворянами, своими соседями, шёл к Синбирску вслед за тобой, окольничий, так близко, что шавяки от твоих коней были ещё тёплыми, а возле Промзина Городища переправу через Суру переняли воровские люди, и мы от них едва ушли к Барышской Слободе, там через реку переправились, и в лесу на нас напала воровская мордва числом до сотни, а может, и поболее. Мы прыснули в разные стороны, и с той поры я своих соседей так и не видел. Выбежал на казанскую дорогу и пристал к дворянам, что бежали из алатырских мест. С ними и явился

в Тетюши.

– Эти алатырцы здесь? – спросил Барятинский. – Выкликни их ко мне!

Из толпы вышли с десяток дворян, все с саблями, а кое-кто и в железных доспехах.

– Как вы попали сюда? – сурово уставился на них окольничий.

Алатырцы запереглядывались, наконец, отыскался среди них смельчак, который подтвердил слова Петрушки Макеева. Барятинский слушал его вполуха, он заранее знал все жалобы: хлебный недород и невозможность купить добрую справу для службы, бегство крестьянишек и обнищание поместного хозяйства, недавний холерный мор и задержка за несколько лет выплаты служебного жалованья. Воевода мало чем мог им помочь, ему самому Разрядный приказ не выплатил пожалованные великим государем наградные деньги за два года пограничной службы в Рязанском разряде, но Барятинский служил не только за денежные и земельные дачи, к этому его призывал долг высокородного князя Рюриковой крови, поэтому плачи и стоны захудалых дворянишек вызывали в нём не сочувствие, а желание вбить их в землю по самые плечи.

Видя, что воевода молчит, алатырцы охрабрели, к одному жалобщику присоединился другой, третий, и вдруг все заговорили разом. Барятинский недоумённо потряс головой, ощерился, как волк, и замахнулся на них плетью, в конец которой был впечатан свинцовый шарик. Железная шапка на голове ближайшего к окольничему алатырца от удара смялась, а он сам, обеспамятев, рухнул на землю.

– Завтра явится всем сюда до света, конно и оружно! – Барятинский поднял жеребца на дыбы и стал наступать на толпу. – Тому, кто припозднится или сворует, смерть!

Рейтары Зверева стали теснить толпу к городской дороге, в их руках замелькали плети, и дворяне что было сил бросились бежать в крепость. Приговорённых к чёрным работам служилых людей погнали мыть котлы и таскать воду для мылен. Находившийся до этого в стороне полковник Зыков подъехал к окольничему, который глянул на него пустым, затуманенным злобой взглядом.

– Мыленка, князь, истоплена, – осторожно, чтобы не распалить неосторожным словом воеводу, сказал Зыков. – Изволь испробовать первый пар.

Заметив, что Барятинский начал отмякать, подъехал к нему ближе и ласково промолвил:

– Вольно тебе было, князь, гневить своё сердце из-за негодных дворянишек. Их на Руси хоть пруд пруди, а ты один такой у великого государя, и замены тебе нет.

Слова полковника всколыхнули в окольничем уже начавшее остывать в нём чувство позора, которое он испытал после своего бегства от Синбирска. Вор Разин со своими казачишками и оравой мужичья совершил неслыханное: побил и рассеял непобедимые рейтарские полки, перед которыми не устояли в бою польские жолнёры и шведские драгуны, и притушил сияние славы над Барятинским, считавшимся одним из лучших воевод русского войска. Это была неслыханная поруха родовой чести всех князей Барятинских, и Юрий Никитич даже отсюда, из Тетюшей, явственно слышал, как шушукаются и злорадствуют в царском дворце его недруги и завистники. Уж они-то не упустят этого случая, чтобы влить в уши великому государю самые изощрённые клеветы на споткнувшегося воеводу и навсегда очернить его в глазах простодушного и доверчивого Алексея Михайловича. Спасти пошатнувшееся положение Барятинского могла лишь решительная победа над вором, но пока воевать его было не с кем. Ополоумевшие от страха дворянишки были ещё далеко не воины, но других служилых людей у окольничего не было, и ему предстояло в несколько дней сделать из толпы готовое к бою войско.

– Так что там, мыленка готова? – сказал князь, с трудом оторвавшись от своих неотвязных дум.

– Я в неё заглядывал, – обрадовался своему подобревшему начальнику Зыков. – Полы выскоблены, твой денщик уже дубовый веничек запарил, и холодный квас припасён…

– Веди, показывай, Фёдор, – окольничий легонько тронул вперёд своего коня.

10

Барятинский,

верный своей солдатской привычке, проснулся в утренних сумерках, откинул от себя баранью шубу, под которой лежал на голой лавке, и, шлёпая босыми ступнями по холодному брёвновому полу, подошёл к оконцу. Утро вставало сырым и мглистым, сквозь белёсую пелену тумана неясно проступали очертания соседних изб, амбаров и заборов посада и доносились понятные окольничему звуки многолюдного воинского стана – ржание коней, говор людей, бряцанье железа, удары топора по дереву. Он высунулся в оконце и потянул ноздрями влажный воздух, и сразу почуял горьковатый запах дыма от костров, на их огне уже в котлах начинала закипать вода, и повара, распоров рогожные кули, готовились засыпать в неё дроблёный овёс для приготовления толоконницы, привычной воинским людям утренней сыти, которой они обыкли так плотно набивать своё брюхо, что не чувствовали голода до вечера.

Скоро запах овсяного варева послышался и близ князя: денщик принёс ему котелок толоконницы и положил рядом с ним большой ломоть хлеба и кусок варёного мяса, оставшийся от вчерашнего пированья. Барятинский привычно умял овсянку с ржаниной и запил еду квасом. К мясу он не прикоснулся, и не потому, что была постная пятница, его не смущало есть скоромное и в Великий пост, – к пище он был равнодушен и ел всегда ровно столько, чтобы сохранить силы и не утратить интерес к жизни. Всегда молчаливый денщик помог воеводе застегнуть нагрудник и подал шлем, на котором был вычеканен двуглавый орёл. Окольничий, бряцая шпорами, вышел на крыльцо и остановился, оглядывая всё вокруг.

К этому времени на стане стало многолюднее и шумнее, как раз нестройной толпой явились из Тетюшей дворяне, все в ратной сбруе, на конях и с оружием. Ими тотчас завладели полковник Зыков и капитан Зверев, сочли по списку и удостоверились, что пришли все, бывшие здесь вчера, а с ними и с десяток новиков, прибежавших ночью из ближайшего леса, когда прослышали о стоянии Барятинского в Тетюшах. Начальные люди разделили обретённых воинов на равные части, и вышло две роты, пока ещё неполного состава. Много начальных людей было убито под Синбирском, и вместо капитанов на роты назначили подпоручиков, а на полуроты поставили четырёх сержантов. Начальники сразу с ором и битьём накинулись на новиков и построили их по полсотни человек в несколько рядов. Полковник Зыков объехал строй и направился к Барятинскому, который уже сидел на своём жеребце и хмуро взирал на тетюшское воинство.

– Даю тебе, полковник, две недели, чтобы ты из этого людского хлама сделал боевых рейтар, – сказал окольничий. – Больше времени у меня нет. Придёт Чубаров, и мы сразу двинемся на Синбирск.

– Нам не впервой, князь, из сброда сотворять витязей! – весело сказал Зыков. – Эти за неделю будут готовы идти в огонь и воду!

Он ведал, про что говорил. За столь малое время подготовить из трусоватых дворянишек безоглядно идущих на верную смерть отчаянных рубак стало бы непосильной задачей для любого иноземного маршала, но только не для русского полковника. И особой хитрости в этом не было. И Зыков, и ротные начальники намеревались учить новиков воинскому делу с такой беспощадной жесточью, что те непременно, после десятка дней непрерывного битья и недосыпа, должны были взмолиться, чтобы их немедленно послали в бой, ибо каждый из них стал понимать, что в бою он ещё сможет выжить, а в учении его ждёт неминуемая смерть.

– Держи новиков в поле, – велел окольничий. – Разбей там стан и не уходи из него без моего слова. Через неделю я наеду и посмотрю, чему ты их научил.

Новые рейтары, спутав ряды, стали выходить из посада в чистое поле. Замыкал их движение воз с палками для битья, на которых сидел заросший до бровей чёрной бородой сержант, исполнявший в свободное от войны время обязанности полкового палача.

Через неделю, как он и обещал, окольничий приехал в сопровождении Зыкова к новобранцам. Было ветрено, и над полем, вытоптанным рейтарскими конями, белыми шмелями проносились хлопья снега. Барятинского ждали: едва он ступил на границу стана, как тревожно заухали тулумбасы, рейтары выбежали из шалашей, обгоняя друг друга, кинулись к своим коням и встретили окольничего в боевом строю.