Атаман
Шрифт:
Стол стоял у окна, и за обедом Жуку нравилось наблюдать за кусочком родной улицы. Вот и сейчас, чтобы отвлечься, он начал внимательно рассматривать такую знакомую картину за окном. Атаман жил в родительском доме, который расширил, пристроив две комнаты, приподнял и утеплил мансарду. Сейчас наблюдал за десятком растрепанных воробьев, что купались в небольшой лужице у колонки. «Красота в простоте, — думал Никита Егорович, — ведь ничего особенного нет, ну, что такое эти воробьи, так, шум и вред подсолнухам, а печальные думы отпускают и на душе светло становится. Наверное, вот за такие маленькие ежедневные картинки и стоит бороться, и ради них жить, чтобы и дети их могли видеть, и при этом чувствовать то же, что и я сейчас, и внуки. По большому счету, не в воробьях же дело, а в том, что они скачут
Размышляя, он незаметно прикончил тарелку щей. Супруга принесла вазочку с медом и разлила по чашкам чай.
Отхлебывая горячий напиток, Вера вдруг вспомнила, что вчера вечером заходила сестра Тамара.
Никита Егорович вопросительно поднял глаза:
— Опять за Валерку просила?
Супруга сделала паузу — не ожидала, что он сразу вычислит то, к чему она хотела подвести издалека.
— Да, — она опустила глаза, — просит, чтобы не выгонял. Она с ним серьезно поговорила, он твердо обещал — больше такого не повторится.
— Он мне тоже обещал, — хмыкнул Атаман, — два раза. Думаешь, я с ним не строго разговаривал? Все признает. Да, говорит, виноват, а толку как не было, так и нет. Я за меньшее увольняю, без всяких разговоров, а тут запой и прогул. Сама подумай, как я потом людьми руководить буду, когда племянник такое вытворяет?
— Да понимаю я все. Но жаль ее. Сестра все-таки. Да и Валера не чужой, парень же хороший, добрый, да и жениться вон собрался. Может, что-нибудь придумаешь все-таки, что сразу выгонять? — она просительно заглянула мужу в глаза.
Жук вытер салфеткой губы и потянулся к сушке.
— Уволиться ему по любому придется, это уже не обсуждается. Но одна идейка есть.
Супруга наклонилась грудью на стол.
— Нам вроде бы пруды колхоз передает в собственность, сейчас, кстати, и собираюсь в правление съездить. Если все срастется, возьму его туда охранником. Зарплата, конечно, поменьше будет, чем в автоколонне, но тут ему никто не виноват. Надо было за место держаться, а не гулянки устраивать. А то он, похоже, решил раз дядя начальник, то его выходки прикроет. Не угадал парень.
— Какой строгий, — попыталась она улыбкой расслабить мужа.
Но тот остался серьезным.
За окном скрипнула тормозами подъехавшая «Волга».
— Ну, мне пора, — подскочил Атаман, выглядывая в окно — точно ли это Гаркуша. Это оказался он.
Атаман чмокнул супругу и помчался в комнату — переодеться в чистую рубашку.
— Ты только Валерке пока ничего не говори, — крикнул он уже с улицы, — не ясно же еще ничего.
— Хорошо, — отозвалась она, закрывая за мужем дверь, — что я, ничего не понимаю?
Председателем колхоза, а точнее Открытого акционерного общества «Заря коммунизма» Наум Константинович Щербатый стал лет пять назад. В станице он был человеком никому не известным, и выбирали его долго, в несколько приемов. До него во главе хозяйства сменилось уже несколько руководителей. Каждого следующего председателя привозили из города и буквально заставляли колхозников выбрать назначенца. Толпа с ропотом, который с каждым разом становился все громче, подчинялась нажиму городских начальников, выбранный руководитель занимал кабинет председателя, и все повторялось почти под кальку — через год или два он заваливал то ли сев, то ли уборку, снижал надои и урожаи, и его потихоньку переводили куда-нибудь на другое теплое местечко. Но в последний раз станичники возмутились уже во весь голос. Им, наконец, надоела председательская текучка, и они почти единодушно прокатили нового кандидата на выборах. Еще жива была память о первом послевоенном председателе колхоза Зарецком. Офицера-фронтовика партия направила поднимать полностью разрушенное войной хозяйство. Из всех активов в колхозе оставалось только стадо из десяти породистых дойных коров, которых
Уговаривать неожиданно взбунтовавших станичников приехала заместитель начальника районной администрации Оксана Григорьевна Патрикеева — толстозадая и горластая тетка. События происходили в середине 90-х, на самом пике торжества «дерьмократии», и обойти каким-то образом голосование — достижение нового уклада — не представлялось возможным.
Оксана Григорьевна пела как соловей, колхозники мрачно слушали, изредка матерясь между собой, и когда приходила пора поднимать руки, за Наума Константиновича высказывались всего три-четыре с детства напуганные властью бабки. Так продолжалось четыре недели. Сход собирали строго каждое воскресенье. В этот день из района приезжала представительная делегация, возглавляемая Патрикеевой, и все начиналось сначала. На пятый раз, выведенная из себя непонятной упорностью станичников, Оксана Григорьевна заявила, что им все равно придется избрать Щербатого, хотят они того или не хотят. В противном случае она не уедет из колхоза до тех пор, пока не добьется нужного результата. И до той поры работа колхоза прекращается, на работу никто не идет, все будут сидеть в ДК. «Раз не хотите по-хорошему, — заявила она, — будет по-плохому».
И это ее нахальство, граничащее с самоуправством, подействовало на жителей Курской так, как она того и добивалась. Испугавшись за жизнь колхозных буренок и лошадей, станичники, плюясь и ругаясь, проголосовали-таки за «Ущербного Наума», как его уже успели прозвать в Курской. Щербатый наконец-то занял вожделенное кресло, и колхоз, вскоре переименованный в ОАО, медленно, но уверенно покатился по наклонной плоскости к полному разорению.
Напор и «умение убеждать» Патрикеевой счастья, однако, не принесли. Через несколько месяцев, она, подцепив какую-то злую венерическую болячку, сведущие люди поговаривали про сифилис, утопилась в Лабе, повторив тем самым судьбу одной из героинь романа «Тихий Дон». Тут же выяснилось, что Щербатый приходился ей племянником. Впрочем, на его позиции в Курской это уже не повлияло, и Наум Константинович со всем талантом менеджера западного образца упоенно продолжил забивать метровые гвозди в крышку бывшего колхоза-миллионера, естественно, не забывая про свой постепенно раздувающийся карман.
Кабинет Щербатого выглядел презентабельно. Отделка стен орехом и буком плавно переходила в матовые кожаные диваны и кресла, приготовленные в приемной для посетителей. В этот час, однако, приемная была пуста. Даже секретарша куда-то упорхнула, и Жук в сопровождении Василия Ивановича уверенно толкнул тяжелую дверь кабинета директора акционерного общества.
С годами Наум Константинович приобрел все повадки руководителя, например, размеренность в суждениях, весомость в словах, и вырастил отвесистое пузо, став похожим на небольшого, но зловредного и неповоротливого мышонка. Он встретил посетителей, не поднимая головы.
— Подожди за дверью, я занят.
Атаман не обратил внимания на хамство директора и уверенно прошел к столу. Василий Иванович тоже не отстал. Щербатый медленно поднял удивленный взгляд и тут же, узнав Атамана, сменил выражение лица на радостно-смущенное.
— Это ты, Жук, а я думал, опять кто — то из этих, — он слегка сморщился, — зарплату пришел просить.
— А ты, значит, с «этими» не церемонишься? — казаки присели на предложенные стулья.
— Да что ты, Никита Егорович, — он суетливо обогнул стол и занял место напротив, — я с ними по-нормальному, как положено, а вот они…