Атаульф

Хаецкая Елена Владимировна

На охоту уходили еще до рассвета. Гизульф разбудил меня затемно и тишком вывел из дома.

Когда мы с ним были уже на дворе, Гизульф сказал, что в ульфовом доме осталась от Ульфа рогатина. Гизульф говорил очень тихо, еле слышно.

— Тебе, — так он сказал, — все равно охотиться нечем. Возьми рогатину Ульфа. Да бери ту, что поменьше, на большую не замахивайся.

Я не хотел идти в ульфов дом, но Гизульф сказал, что так старшие велели — Агигульф с Валамиром. И прибавил, чтоб тайно от деда сделал.

Дед спал еще, когда мы с дверей

дома ульфова жердину сняли. Я вошел в ульфово жилье. А когда я вошел, Гизульф наказал мне пошевеливаться, ибо рогатину еще чистить надо. И снасмешничал:

— Галлиурунн не боишься ли?

Темно там было и пахло плесенью, в ульфовом жилье.

И тут услыхал я, что за моей спиной Гизульф дверь закрывает и жердиной подпирает. Так и попал я в ловушку.

В доме у Ульфа было совсем темно. В темноте что-то все время шуршало и потрескивало.

Я сидел и боялся, к стыду своему, тех самых галлиурунн, которых мы с Гизульфом выдумали, чтобы Ахму-дурачка пугать.

Только с восходом солнца ушли страхи, и тогда дал я великую клятву отомстить Гизульфу за коварство его.

На мои крики пришла Ильдихо. Она побранила меня, что запрет нарушил, в ульфово жилье вошел, и выпустила.

Я пошел жаловаться отцу моему, Тарасмунду. Отец взял меня за ухо и потащил к Рагнарису — зачем жердину сняли, зачем запрет нарушили, зачем в дом ульфов проникли, покой отсутствующего потревожили? Вдруг Ульфу от этого что-нибудь дурное сделается на чужбине?

Дедушка рассказ мой выслушал, допросил своим чередом, кто и как меня запер; после затрещину дал и с тем отпустил, наказав привести к нему Гизульфа, как только явится.

И я остался месть свою лелеять.

Только под вечер возвратились охотники. Во двор вошли — одежда в пятнах крови, в грязи до подмышек, дымом пахнут. У дяди Агигульфа рогатина сломана, идет, хромает. За ним Гизульф вышагивает. На меня и не смотрит, нос кверху дерет. А я из-за дедушкиной спины выглядываю и жду, пока дедушка всю компанию чехвостить начнет.

Дедушка и начал. Без единого слова вытянул палкой дядю Агигульфа по хребтине.

— За что? — взвыл дядя Агигульф жалобно.

— Я тебе покажу, пес шелудивый, за что! — заревел дедушка Рагнарис и снова палку занес.

Дядя Агигульф сообразил, что дело худо, в дверь кинулся. Дед — за ним.

Выскочил дед за порог — да так и встал.

Мы замерли, любопытствуя, что там он увидел, во дворе. А дед рявкнул, не оборачиваясь:

— Ильдихо! Света дай!

Ильдихо подскочила, головню из очага выхватила и деду посветила. А посветив, ахнула, чуть головню не выронила, потому как из темноты глянула на нее морда страшная окровавленная.

Тут и мы все подошли, обступили.

Дядя Агигульф, морщась и спину потирая, начал рассказ. Как пошли на охоту. Как он, Агигульф, предчувствуя опасность охоты, загодя велел от мальца (то есть, от меня) избавиться.

С Атаульфом, продолжал дядя Агигульф, так вышло. Когда он, Агигульф, проведал, что за Гизульфом

меньшой брат (то есть, я) увязаться хочет, велел Гизульфу избавиться от обузы. «Какой ты воин, ежели от противника уйти не можешь» — такими словами пристыдил Гизульфа. И добавил, что ждать будет с Валамиром за околицей до первого света, а там без Гизульфа уйдет кабана брать.

А уж какими путями Гизульф поручение дядино выполнил, то ему, Агигульфу, неведомо. Ибо кабанья охота — дело нешуточное.

За дубовой рощей, продолжал дядя Агигульф, в Сыром Логе вепрь на охотников вышел. Прямо на него, Агигульфа, и выскочил. Тот его на рогатину и возьми. Секач же был тяжелый, да еще в низине почва под ногами склизлая. Грянулся он, Агигульф, оземь, рогатина возьми и сломись.

Дядя Агигульф лежит. И добро бы просто так лежал. Так кабан на нем елозит, как мужик на бабе, и его, Агигульфа, погубить хочет. А дядя Агигульф кабанье рыло снизу руками могучими подпирает, дабы не стал кабан его клыками рыть.

Валамир пока соображал, пока поспевал да разворачивался, Гизульф первым подскочил и кабана прикончил. В точности под лопатку рогатину всадил. Так на дяде Агигульфе кабан и сдох.

Охотники, радуясь удаче, кабану кровь пустили, в миску собрали (у запасливого Валамира с собой была); тут же огонь разложили, кровь зажарили и вместе съели.

Первым Гизульф крови кабаньей отведал. И сердце вепря ему досталось.

Потом кабана разделили; заднюю часть Валамир забрал, а прочее — вот оно, у нас на дворе лежит, баб стращает.

Тут уж не до сна всем было, хоть и время позднее, нужно кабана палить.

Пятачок кабаний Гизульф сам отрубил, сам прокоптил, к стене прибил в каморе над лавкой, где спал. Клыки же потом в заветное дерево в лесу вживил.

Гизульф рассказывал мне потом, что кабан тот был не простой, а волшебный. Посланный прямо из хеля.

Я же Гизульфу, в свою очередь, рассказал, как до рассвета с галлиуруннами бился и только заветный нож Ульфа, в доме им оставленный, от беды меня оборонил.

И видел я, что брат старший не верит, но сомневается. Я предлагал ему убедиться и в дом звал. Мол, воткнут тот нож над дверью. И одна галлиурунна ножом тем к двери прибита. Только она расточилась или прозрачная стала, не пойму.

Однако лезть в дом и вторично дедов запрет нарушать Гизульф так и не решился.

На том замирение вышло мое с братом Гизульфом.

На другой день Валамир пир устроил в честь удачной охоты. Пива поставил. Собрались воины холостые, не женатые. Даже Ода-пастуха позвали.

И было на том пире решено Гизульфа в воины готовить.

Но о том следующий сказ.

(О ВЕПРЯХ)

Сказывают, что вепри — животные мертвых. Один охотник, увлекшись, пошел за вепрем и так забрел в царство мертвых, откуда нет возврата. Так нашему дедушке рассказывал его дедушка, когда наш дедушка был таким, как я.