«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
Ну, а отсюда один шаг до вывода о том, что склонность к убийству— врожденное свойство человека, а потому войны — естественное для человечества состояние. Ведь именно это проповедуют известный «психосоматик» Александер, профессор Колумбийского университета Дьюи, профессор Гарвардского университета Клаксон. По их мнению, в человеке заложено «естественное стремление сражаться и убивать», «извечный инстинкт агрессии» и д. и т. д.
— Вот так, дорогой Анри,— закончил Шмелев,— хоть мы и представляем, казалось бы, довольно мирную науку, но и ее кое-кто старается ставить на службу далеко не мирных идей. И такие примеры можно умножить...
Вернулся
— Господа,— сказал он,— если вы разрешите, мне хотелось вы от имени Министерства культуры и национальной ориентации ОАР пригласить вас на завтрак. Мы всегда рады приветствовать на нашей древней земле представителей науки и культуры любой страны!
Все поднялись. На втором этаже в большой комнате был накрыт стол. Завтрак длился недолго — нужно было готовиться а обратный путь. В Александрию.
Когда Шмелев и Озеров остались одни в номере, молодой журналист сказал:
— Михаил Михайлович, я хочу вам кое-что рассказать. Может, это и не имеет большого значения, но все же.
— Выкладывай.
— Пока вы там сидели на официальном завтраке, я, если вы заметили, ушел. С точки зрения светских правил, это, наверное, было не очень красиво, зато дало мне возможность проинтервьюировать охранника, который привез презинджантропа. Вы знаете мою страсть к интервью. По-моему, в этом нет ничего плохого? А?
— Конечно, конечно. Если бы за сенсациями гонялся, а то ведь заглядываешь в корень. И это обязанность хорошего журналиста.
— Вот, вот,— обрадовался Озеров.— Ну, он мне много всякого рассказывал. И, между прочим, сообщил, что в Олдсвее задержали какого-то подозрительного типа. Сначала этот тип появился там, где хранился презинджантроп, и все пытался остаться с костями наедине. Потом его увидели в долине, он был там ночью, с фонарем, возился в земле. Когда его задержали, он заявил, что турист, любитель приключений, приехал на сутки и хотел посмотреть знаменитую долину, а днем не успел. Пришлось его отпустить. И вот этого типа охранник видел сегодня в здании музея. Он немедленно сообщил директору, тот — в полицию. Охрану презинджантропа удвоили. Но чем все это кончилось, я не знаю.
— Да,— задумчиво проговорил Шмелев,— интересно, интересно... Я, конечно, не детектив, но у меня все время какое-то чувство, что нас ждет в этой экспедиции много неожиданного.
— Странно,— рассуждал Озеров,— почему в науке всегда бывает столько споров? Ведь наука имеет дело с точными фактами.
Шмелев усмехнулся.
— А о самом факте никто и не спорит. Если, разумеется, этот факт точный, ясный, подтвердившийся, а не предположение. Спорят о том, как тот или иной факт истолковать. Так, по крайней мере, обстоит дело в антропологии. Возьми неандертальца. Казалось бы, уж на этой стадии все более или менее известно. И все же здесь спорного не меньше, чем в любом другом вопросе. Останков неандертальцев сохранилось довольно много, но когда ближе знакомишься с ними, то убеждаешься, что не все они одинаковы. Больше того, сталкиваешься с парадоксальным фактом: у тех неандертальцев, что более примитивны, более похожи на обезьяну, мозг большой, иной раз больше нашего, а у тех, что схожи строением руки и черепа с человеком, мозг как раз меньше. Так?
— Так,— подтвердил Озеров.
— И существует спор — кто же предок современного человека — первый неандерталец
Но есть и другое мнение: неандертальцы вообще не предки человека — это какая-то боковая ветвь. Одни неандертальцы, утверждают сторонники этого мнения, сами вымерли, других истребили люди более современного типа, пришедшие в Европу из Африки или Азии.
Если мы, я имею в виду тех, кто рассуждает, как я, правы, то вся эволюция человека выстраивается так: зинджантроп, австралопитек, уже вставшие на ноги, презинджантроп, знавший и употреблявший орудия труда, по существу первый человек, это все было миллион-полтора миллиона лет назад, далее питекантроп, синантроп — пятьсот — четыреста тысяч лет,— прямоходящие, знавшие огонь, изготовлявшие уже относительно сложные орудия. Потом следует неандерталец, триста — двести тысяч лет, потом кроманьонец — сто — пятьдесят тысяч лет, потом — мы с тобой.
Если же выкинуть неандертальцев, то кем заполнить пустое место? Выходит, были архипредки — презинджантропы, питекантропы — в потом сразу возникли мы? Где же промежуточное звено?
И вот мы снова перед хорошо знакомой, но перелицованной теорией о независимом пути возникновения человека. Весь органический мир развивался так, а вот человек по-другому! Потому что он человек. По этой теории его отрывают от естественных предшественников и уводят в его нынешнем виде в такую седую древность, что впору утверждать, каким он был в первый день сотворен господом богом, таким и остался по сей день.
Конечно, прямо подобные вещи теперь провозглашать не будешь, но с помощью разных сложных финтов борьба продолжается. Вот так.
ГЛАВА 12. «СТРАНА МОЯ, ТЫ ШЕРСТЬЮ ПОРОСЛА...»
Солнечными днями над самым высоким зданием Мельбурна — полицейским управлением покачиваются на легком ветру гигантские аэростаты. Аэростаты имеют форму автомобильных шин, и за ними развеваются цветные транспаранты — «Шины Маккензи! Лучшие шины в стране!» А в десятке километров от города, в гигантских цехах завода эти шины изготовляются, упаковываются и отправляются в адреса клиентов. У причалов Мельбурнского порта тянутся бесконечные серые пакгаузы. Если смотреть на них сверху, с высоты птичьего полета (что и делают все прилетающие в Мельбурн авиапассажиры), можно прочесть огромные красные буквы — «Зерно. Маккензи. Зерно». В далекие страны уходят принадлежащие ему грузовые пароходы, увозя хлеб, шерсть, пиво в банках и возвращаясь с грузом резины и автомобилей.
Далеко отсюда на богатых пастбищах бродят овцы, их сотни тысяч, миллионы. Это овцы Маккензи. Ежегодно целые железнодорожные составы пересекают страну, чтобы подвезти снятую с овец «одежду» к океанским причалам.
На западе страны, недалеко от городка Пилтдоун, насколько хватает глаз, тянутся необозримые земли — имения и скотоводческие фермы Маккензи.
На центральной улице Мельбурна возвышается десятиэтажное здание из стекла и бетона. На всех его этажах суетятся клерки, стучат машинистки, звонят телефоны, а по вечерам, рассекая весь фасад огненно-красными буквами, вспыхивает: «Маккензи и К0».