«Атлантида» вышла в океан
Шрифт:
Кларк вставал в семь утра, купался в ледяной воде, он был лучшим бейсболистом университета, пил только молоко, не курил и презирал девушек.
Робби еле просыпался в полдень после очередной попойки в ресторане, кабаке.
Страстью Кларка были автомобильные гонки — страсть, всемерно поощряемая отцом, так как Кларк гонялся на шинах отца и своими победами создавал им широкую рекламу. «Победил Маккензи на шинах «Маккензи»! — такой итог гонки, сообщаемый всеми газетами и радиостанциями страны, сразу поднимал доходы Маккензи-отца.
Робби же имел тягу к открытым роскошным
Кларком Маккензи был очень доволен — вот кто сменит его, не сейчас, конечно, не скоро — Маккензи как дуб, доживет до ста лет,— но когда-нибудь. Это достойный наследник. И он приобщал сына незаметно и как бы между прочим к делам, восхищаясь его сметкой, энергией, предприимчивостью и немного огорчаясь излишней честностью и принципиальностью.
А на Робби отец махнул рукой. Черт с ним, решил Маккензи, буду выдавать ему ежедневно приличную сумму на баб, периодически устраивая головомойки и пугая лишением средств. Пусть развлекается и не лезет в дела. Ему ничего не стоит промотать даже такое состояние.
И Маккензи с помощью доверенных юристов тайно составил завещание в пользу Кларка, лишь обязав его выплачивать брату определенную ежегодную ренту.
Все шло хорошо. Все шло так, как хотел Маккензи.
Но господь бог, невзирая на высокие и бескорыстные заслуги Маккензи перед ним и перед людьми, порешил все по-своему и уязвил своего раба в самое сердце.
Предстояли крупнейшие в стране автогонки — Зеленое кольцо. Они проводились в двадцати километрах от Мельбурна по сложному маршруту с бесчисленными поворотами, подъемами и спусками: недаром его прозвали «русские горки».
Кларк, разумеется, тоже готовился к выступлению. Он был, несмотря на молодость, опытным гонщиком: серьезный, умный, к тому же обладавший феноменальными рефлексами и готовый идти не любой риск.
Он уже дважды выигрывал гонку Зеленого кольца, показав в ней лучший результат. На восьми километрах, которые надлежало пройти сорок раз, насчитывался пятьдесят один вираж, из которых на тридцати требовалась перемена скоростей — почти каждые семь секунд! Установленное Кларком достижение равнялось 145,790 километра в час!
Маршрут он знал хорошо, а свою новую машину — еще лучше. Но на этот раз были особые обстоятельства, которые озабочивали Кларка. Отец просил его выступить на шинах Маккензи. Кларк почти всегда выступал на этих шинах, но сейчас у него была новая машина «Талбот-супер» с мотором V—8, требовавшая несколько иного профиля шин. А отец настаивал.
Кларк не знал, что вот уже два месяца Маккензи продвигал одно из самых многообещающих своих дел, то, о котором он давно мечтал: стать поставщиком армии. Переговоры с представителями военного министерства шли весьма успешно. Было выпито море шампанского и съедены килограммы икры. Но на очередной, почти уже самой верхней административной ступеньке, Маккензи неожиданно столкнулся с каким-то несговорчивым генералом, который не пил, страдал язвой желудка и не брал взяток. У него возникли сомнения, он требовал все новых испытаний.
В конце концов генерал сказал:
Скоро
Генерал был любителем и знатоком автогонок.
Достаточно было выиграть Зеленое кольцо, и Маккензи становился поставщиком армии, а это сулило уже не миллионы, а десятки миллионов.
В совещании, предшествовавшем гонкам, приняли участие сам Маккензи, Кларк, тренер Штум, главный механик.
Штум попытался осторожно объяснить Маккензи, что в этой гонке лучше использовать другие шины. Но хозяин властно отмел все иные предложения.
— Вы что, с ума сошли! Мой сын поедет на чужих шинах, на «Мишелин», может быть? А? Ну нет, такого позора не будет! Что скажешь ты, сынок?
Кларк пожал плечами. Какая разница, на чем ехать. То есть разница была, и он прекрасно понимал это, но не спорить же из-за этого с отцом...
В результате «Талбот-супер» снарядили шинами «Маккензи» и стали готовить к гонке.
Вечером, накануне старта, к Маккензи в его штаб-квартиру на главной улице явился Штум и потребовал свидания. Миллионер был занят, но немедленно принял тренера.
— Что случилось? — спросил он с беспокойством.— Что-нибудь не так?
— Все не так,— ответил Штум, невысокий, толстый немец, сам некогда известный гонщик, а теперь один из лучших тренеров страны,— нельзя ему ехать на «Маккензи». Понимаете? Нельзя!
Маккензи взорвался:
— Вы что, с ума сошли? Из-за вашего дурацкого упрямства отрываете меня от важного дела! Убирайтесь!
— Не уберусь! — с неожиданной в этом добродушном, спокойном человеке твердостью, заявил Штум.— Я сегодня весь день изучал трассу, которую знаю лучше, чем свою квартиру. Я чуть не по винтику собрал и разобрал за эти дни машину. Нельзя ехать на «Маккензи», это слишком большой риск! Только на «Денлоп»! Я настаиваю...
— Любая гонка — риск. Сам Кларк согласен,— уже спокойней заспорил Маккензи,— он всю жизнь гоняется на моих шинах. В прошлом году он выиграл на них, и в позапрошлом.
— Да,— воскликнул Штум,— в прошлом и позапрошлом! Но машина-то была другая! Вы понимаете это или нет? Нельзя на «Талбот» с этими шинами...
— Ну, так пусть берет старт на «Ягуаре».
— Господин Маккензи, вы знаете, какой прогресс происходит в гоночной технике за один год? Если малыш поедет на «Ягуаре», ему обеспечено предпоследнее место. Только на «Талбот»!
— Ну так...
— На «Талбот», но с шинами «Денлоп»,— упрямо твердил Штум.
— Вас что, «Денлоп» купили?—закричал Маккензи.— Я вам мало плачу? Вы — предатель!
— Господин Маккензи,— тихо заговорил Штум,— если б не малыш, я и секунды не остался бы у вас на службе, я люблю его. Хорошо, пусть идет «Талбот» на «Маккензи», но машину поведу я!
— Что? Да вы не предпоследним, а последним придете!
— Вы подвергаете малыша смертельному риску, вы даже не представляете, какая ему грозит опасность.