Авадон
Шрифт:
Он обхватывает голову руками и начинает тихо стонать. В ответ раздается всхлип. Это Альбина: голая, она забилась в шкаф, скрючившись в позу эмбриона, и беззвучно рыдает, глотая слезы.
Все еще не понимая, как такое возможно, Лимек скидывает пальто, укутывает трясущееся тело Альбины и помогает ей встать. Они вместе выходят в коридор.
Здесь все изменилось. Коридор стал длиннее, но уже и ниже, будто подземный туннель. С потолка осыпается штукатурка, обнажая дранку, на стенах висят лохмотья оборванных шпалер, а через дыры в прогнившем паласе видно, как копошатся тараканы в щелястом полу. Бордель, древний, словно сам грех, стряхнул
Лимек ведет Альбину, обнимая ее за плечи, мимо распахнутых дверей. Там - красные комнаты с кроватями в форме сердечек и зеркалами на потолках, и черные комнаты, декорированные дыбами, "железными девами" и "испанскими сапогами" (все ненастоящее, бутафория, тронь рукой - рассыплется в прах). В некоторых комнатах прямо на полу свалены ворохи одежды. Костюмы гимназисток и горничных, подвенечные платья, наряды секретарш и сестер милосердия, и совсем уж фантастические кожаные корсеты и латексные комбинезоны (насквозь фальшивые, пропитанные ложью и притворством, издающие густую вонь похоти и фетишистского вожделения).
Альбина всего этого не видит. Она смотрит прямо перед собой, и губы ее дрожат - то ли от истерики, то ли от молчаливого диалога с самой собой. Лимек помогает ей спуститься по скрипучей лестнице с обломанными перилами и они попадают в кальян-бар.
Здесь еще сильнее заметны следы разрушения. Хрустальная люстра рухнула прямо на круглую оттоманку в центре комнаты. Оборваны тяжелые бархатные шторы. Механическое пианино выпотрошено. Продрана парчовая обивка кресел. Засохшие фрукты в вазе. Запахи дешевой парфюмерии, ароматических свечей и прокисшего шампанского.
И НЕТ ДВЕРЕЙ.
Там, где была парадная дверь, и там, где за ширмочкой стыдливо скрывался черный ход, через который Лимек попал в бордель - только гладкие стены с обшарпанными обоями.
Лимек и Альбина оказались заперты в мертвом лабиринте "Шебы".
Это было нормально - пространство во время Шторма способно выкидывать разные фортеля. Странно и необычно было то, что их заперло вдвоем. Обычно Бездна измывается над людьми по одиночке или сразу над целой толпой, сводя с ума и лишая человеческого облика, как в двадцатом, в Ночь Диких Псов, или в тридцать втором, в Ночь Огненного Клекота, или в сорок шестом, в Ночь Белого Пепла...
– Я не сдержал слова, - говорит Лимек.
– Сдался. Капитулировал.
Он не уверен, что Альбина его слышит: девушка осталась там, где он ее посадил, кутаясь в пальто, и все так же смотрит в пространство, продолжая шевелить губами. Но Лимеку все равно.
– Я был сыщиком. Не частным детективом, а старшим следователем Прокуратуры по особо важным делам. В двадцать семь лет. Старшим. По особо важным. Молодой, перспективный. Многообещающий, - последнее слово Лимек выговаривает по слогам.
Исповедь не поможет - Лимек это знает, но все равно продолжает говорить. Ему надо чем-то занять время. Время, оставшееся до ее прихода. Лимек говорит и ждет. Каждую секунду он ждет ее появления. Камилла. Он не знает, хочет он этого прихода или боится его: он просто ждет.
– Мне поручили дело Бельфегорского похитителя детей. Громкое дело. Восемнадцать детей только в сорок пятом, и только в Бельфегоре. Бог знает, сколько до этого - беспризорников Вааль-Зее никто не считал. Камилла... Ее сын был номером восемь. Я...- Лимек прерывается, подыскивая слова.
– Я сделал глупость. Я влюбился в нее. И я пообещал, что найду ее сына. Это перестало быть просто
У Лимека сводит скулы. Он не может больше говорить. Но продолжает выдавливать из себя слова:
– Она ушла во время Большого Шторма. Она ушла, потому что перестала надеяться и верить. Она ушла, потому что я не сдержал слова.
Лимек закрывает глаза. Он знает, что когда откроет их снова, Камилла будет стоять перед ним. Молча. Прямо. Гордо. Как всегда. В первые годы после Шторма она приходила к нему каждую ночь, даже при самых слабых эманациях Бездны. Потом - реже. Но любой, даже самый слабенький Шторм, наполнял душу Лимека невыносимым стыдом и горечью.
– Мой отец, - слышит он голос Альбины и удивленно поднимает веки - Камиллы в комнате нет, а дочь инженера Петерсена сидит в той же позе, медленно раскачиваясь взад-вперед, и монотонно говорит: - Мой отец когда-то сказал, что демоны Бездны - вовсе не олицетворение наших грехов, как любят говорить проповедники и моралисты. Наши демоны - это мы сами. Вернее, то, чем мы могли бы стать - если бы не жадность, трусость и лень. Нереализованные возможности. Несбывшиеся мечты...
Все еще не веря происходящему, Лимек обводит взглядом комнату. Камиллы нет. Нет. Она не пришла! Он чувствует, что по его щеке скатывается слеза. И сердце прокалывает острой щемящей болью. Господи, мысленно шепчет Лимек, почему она не пришла?!
– Папа знал, о чем говорил, - продолжает Альбина.
– Он всю жизнь прожил в ужасе перед самим собой...
– А ты?
– спрашивает Лимек.
– Чего боишься ты?
Альбина поднимает глаза. В них читается страх, боль и... удивление?
– Я...
– Она сглатывает и качает головой.
– Я не помню...
– Так не бывает.
– Но я правда не помню!
– кричит Альбина с истерикой в голосе.
– Ты врешь, - жестко говорит сыщик. Он чувствует себя обманутым. Выжатым, как лимон. А еще - он знает, что разгадка гибели инженера Петерсена где-то совсем рядом, надо только руку протянуть...
– Я не помню!!!
– визжит Альбина и вскакивает с места.
Пальто сыщика соскальзывает с ее плеч и падает на пол. Альбина стоит перед Лимеком, обнаженная, истерзанная. Все старые шрамы проступили вдруг на ее теле: следы плети на плечах, порезы от бритвы на запястьях, следы уколов на локтевых сгибах, ожоги от сигарет на груди и животе, ранки от татуировочной иглы на бедре, следы от ошейника и кандалов... Вся та боль, что Альбина причиняла себе - или позволяла причинять - в один миг нахлынула на нее. Боль, лишь благодаря которой Альбина чувствовала себя живой, сейчас убивала ее.