Август и великая империя

Ферреро Гульельмо

Consilium principis

9 г. по P.X

В 13 г., после своего избрания в шестой раз в принцепсы, Август должен был произвести еще последнюю реформу уже малочисленного сената, который должен был помогать ему: вместо пятнадцати сенаторов, избираемых на шесть месяцев, он должен был состоять из двадцати сенаторов, избираемых на год. Все решения, принятые Августом по соглашению с Тиберием, десигнированными консулами, его усыновленными детьми, двадцатью членами consilii и всеми гражданами, посоветоваться с которыми найдет нужным Август, должны были рассматриваться как сенатские постановления. [580] Сделалось так трудно собирать сенат, что, чтобы не управлять империей одному и от своего имени, Август должен был прибегнуть к этому крайнему средству. Было, впрочем, бесполезно бороться против судьбы: если сенат был в течение долгого времени великой движущей силой республики, то теперь он оставался только скелетом, из которого ушла жизнь. Сами комиции теперь, когда выборы были сведены к пустой формальности, были в полном забросе: никто не являлся более подавать свой голос. Таким образом, в тот момент, когда империя нуждалась в большом числе магистратов, полных храбрости, усердия, законного честолюбия и неутомимой энергии, привилегированная аристократия, в руках которой было управление империей, медленно и добровольно угасала в безбрачии и бездетности; она потеряла все иллюзии и все страсти, которые, заглушая, опьяняя или обольщая ее эгоизм, побуждали господствующий класс стремиться к будущему.

580

Dio, LVI, 28.

Не нашли еще и, видимо, никогда не найдут магическое питье, которое могло бы сохранить энергию в классе, завоевавшем богатство и власть, когда он не чувствует, что ему одновременно с потерей доблести угрожает потеря этой власти и богатства. По странному противоречию самый мир, которому Август отдавал все свои заботы, который он установил и утвердил, был причиной того, что все его усилия возродить республику остались безуспешными. Успокоенная внутренним и внешним миром, чувствуя свою власть обеспеченной, аристократия не хотела больше ни пахать, ни сеять, а только собирать урожай, посеянный предками; она не имела более ни уважения к традициям, ни забот о будущем и, пренебрегая самыми элементарными обязанностями, повиновалась только призывам своего эгоизма. В этот самый момент

Италия воспользовалась поражением в Германии для того, чтобы потребовать у правительства Августа и Тиберия, ослабленного этой катастрофой, отмены налога на наследства. Началась агитация; умы снова разгорелись, и раздавались даже революционные угрозы. Август понимал, что нужно было сопротивляться, чтобы спасти от банкротства государственное казначейство, но он не смел открыто оказать такое сопротивление; даже в этот критический момент, стоя одной ногой в могиле, он прятался за спину сената, просил его изыскать другой налог вместо прежнего и запрещал Друзу и Германику вмешиваться в дебаты. [581]

581

Dio, LVI, 28.

Верховная власть в последние годы Августа

Эта почти невероятная робость была не только результатом старости и характера Августа, но и конечным следствием полного изменения, которому в течение последних сорока лет подверглась высшая магистратура, ранее в 27 г. бывшая только временным средством для ликвидации ужасного положения, созданного гражданскими войнами. Один человек с помощью только своих родственников, нескольких друзей и сенаторов не мог, несмотря на свое огромное состояние, свой авторитет, свои многочисленные и широкие полномочия, внушить целой нации потерянное ею чувство долга; он не мог заместить то, что пропало: вековые традиции, семейную дисциплину, прочность учреждений. Задача верховного магистрата сделалась столь трудной, что даже старый бессильный Август был необходим империи, потому что рисковали не найти никого на его место в тот день, когда он умрет. Со времени иллирийского и паннонского мятежа и катастрофы Вара Тиберий был единственным кандидатом в принцепсы, хотя его не любили и очень боялись. Все охотно или против желания должны были признать, что вождь армии и империи должен основательно знать германские дела и внушать страх германцам, галлам и паннонцам. Тиберий являлся преемником Августа не столько вследствие усыновления, сколько по причине галльской и германской политики. Но Тиберий по мере приближения дня, в который он мог бы получить вознаграждение за свой долгий труд, начинал колебаться, спрашивая себя, должен ли он принять такое наследие. С обычным к нему недоброжелательством древние историки задавали вопрос, искренне ли было это колебание; но в этом нельзя было бы сомневаться, если бы, проследив долгую историю Августа, хорошо поняли душу Тиберия, его эпоху и ее противоречия и невозможную задачу, возложенную на верховную власть империи скорее самими событиями, чем волей людей. Тиберий был слишком горд и непреклонен, чтобы в пятьдесят лет изменить какой-нибудь из исповедуемых им идей. Он хотел во главе империи быть органом традиции и дисциплины, навязывая во имя предков своим эгоистическим современникам исполнение существенных обязанностей по отношению к расе и к империи. Он был слишком умен для того, чтобы не понимать, что верховная власть, которая была бы ему передана, не даст ему средств, необходимых для выполнения этой задачи. Августу, несмотря на его огромные богатства, популярность, счастливую карьеру, истинные или воображаемые успехи, которые ему приписывались, только с большим трудом и очень несовершенно удалось выполнить свою задачу. Но что мог сделать Тиберий, который был менее богат и известен, который имел столько врагов в знати, которого ненавидели всадники как вдохновителя legis Papiae Рорраеае и который внушал народным массам только недоверие? Все противоречия той эпохи примыкали к этому главному противоречию: человек, которого положение дел выдвигало как преемника Августа, был самым непопулярным и ненавистным всей знати лицом, потому что, сознавая опасности, грозившие величию империи, он колебался принять империю, «чудовище», как он сам называл ее. В то же самое время его бесчисленные враги не могли радоваться этим колебаниям или обольщаться надеждой, что этот ненавистный кандидат может не достичь власти.

В случае его отказа кто другой мог бы заместить его во главе империи в таких тяжелых обстоятельствах, когда победоносные германцы преследовали до Рейна разбитые легионы, когда Паннония и Далмация были едва побеждены, когда финансы были почти истощены, когда Италия была доведена до отчаяния новыми налогами и когда армия была дезорганизована, недовольна, раздираема старой злобой и новыми желаниями? Отголосок поражения Вара уже дал себя чувствовать даже в армии; солдаты смели теперь говорить громче и требовать у ослабленного этим поражением правительства менее тяжелой службы и более высокого жалованья.

Развитие культа императора

9 г. по P.X

Напрасно поэтому Август столько трудился, чтобы соединить великие римские доблести с высшими качествами эллинизма в прекрасную аристократическую республику, которая могла бы управлять империей. Его попытка организовать правительство, о котором мечтали Аристотель, Цицерон, Вергилий, Гораций, произвела только чудовище. Он оставлял после себя гибридное правительство, дать определение которому было бы трудно самому тонкому политику: это была испорченная республика, недоношенная монархия, выродившаяся аристократия, бессильная демократия. Республиканское правительство, испытав в течение предшествующих столетий столько изменений, в течение последних сорока лет как бы мумифицировалось; его органы еще держались, но не действовали более: они словно высохли. Верховная власть, созданная в 27 г. до Р. X., тщетно старалась придать им какую-нибудь силу; она, наконец, сама полупарализовалась, не будучи более в силах проводить свои идеи и волю при помощи слишком испорченных органов. Империя, однако, обожествила теперь эту изуродованную власть и эту ленивую старость, скорее символы бессилия древней республиканской изуродованной мощи, чем символы новых сил, способных к жизни. В течение десяти последних лет жизни Августа пример, данный Пергамом и Лионом, нашел подражание во многих других провинциях. В 3 г. до Р. X. Испания воздвигла в Бракаре (совр. Braga) алтарь Августу; [582] около 10 г. по Р. X.

582

Ephem. Epigr., VIII, fasc. 3, № 280.

Галатия освятила в Анкире великолепный храм в честь Августа и Рима, организовав, таким образом, пышный культ с многочисленными народными развлечениями и большими празднествами; [583] в 11 г. Нарбон принес клятву божественной воле (numen) Августа, построила на форуме жертвенник, на котором ежегодно 23 сентября, т. е. в день рождения принцепса, три всадника и три вольноотпущенника должны были совершать жертвоприношения «правителю мира». [584] Таким образом, отовсюду удивление, признательность, обеты устремлялись к этому слабому старику, который в Риме жаловался, что не может почти ничего более сделать для государства! К нему отовсюду также шли наследства.

583

См.: С. I. Gr., 4039.

584

С. I. L., XII, 4333.

Характер римской администрации

Тщетно пытались объяснить это противоречие, приписывая эти римской знаки почтения духу сервилизма. Несмотря на свое бессилие, можно даже сказать, отчасти благодаря своему бессилию, правительство Августа приносило пользу миру. Чтобы понять этот кажущийся парадокс, важно составить ясное представление о том, чем была Римская империя и чем была та политика, которую вначале практиковала аристократия до своего вырождения, в цепких руках публиканов, превративших ее под влиянием требований внутренней политики в систематический и безжалостный грабеж. Если из всех своих предприятий Рим старался извлечь какую-нибудь выгоду, то его мировая политика приносила косвенные выгоды, которыми мир мог воспользоваться, правда, только по окончании гражданских войн. Рим в течение двух предшествующих столетий произвел настоящую резню больших и маленьких государств, республик, монархий, теократий; он уничтожил администрации, распустил армии, закрыл царские дворцы, рассеял челядь государей, обуздал власть жреческих каст или республиканских олигархий; уничтожил многие из тех блестящих, но тяжелых и дорогостоящих социальных надстроек, которые возвышались повсюду под предлогом руководства элементарными человеческими ассоциациями — семьями, племенами, городами, — и заменил их проконсулом или пропретором, который с несколькими друзьями, рабами и вольноотпущенниками управлял областями, в которых некогда жили, царствовали, свирепствовали мириады придворных и чиновников. Эта политика должна была дать два результата: дурной и хороший. Рим, очевидно, мог взимать во многих провинциях значительную подать, отказавшись от части огромных издержек, производимых предшествующими правительствами на войны, содержание своих чиновников, артистов, ученых и придворных. Римское государство менее грабило ремесленников, крестьян и купцов; семья, племя и город могли приобрести более свободы. Но, с другой стороны, Рим, разрушая эти надстройки, уничтожал на Востоке умственную аристократию античного мира. Он разрушал покровителей искусств, наук и литературы и уничтожал вековые традиции изящного, утонченного вкуса и эстетической роскоши. Азиатские дворцы были наиболее обширными и интенсивными очагами умственной деятельности. Римское завоевание поэтому с самого начала должно было увеличить материальное благосостояние и уменьшить умственную деятельность покоренных наций, принизить утонченные высшие классы и повысить уровень средних классов, занимавшихся ремеслами, торговлей, земледелием. Но распад старой римской аристократии, великий социальный кризис, мучивший Италию во II столетии до Р. X., необузданная жадность всадников, революции и гражданские войны, соперничество нуждающихся партий изменили в течение последнего столетия эту политику, превратив ее в дикий грабеж, навязывая провинции все зло, на какое эта политика только была способна, и не делая того добра, источником которого она также могла быть.

Беспомощность государства и прогресс империи

10 г. по P.X

По странному закону истории, желающему, чтобы поколения почти всегда находили дорогу к будущему, блуждая и гоняясь за государства нереальными призраками своего воображения, провинции только при Августе начали чувствовать благодетельные следствия этой политики. Христофор Колумб, желавший достигнуть Индии, плывя на запад, и встретивший на своем пути Америку, хорошо символизирует одно из наиболее постоянных исторических явлений. Поколение Августа также отплыло в фантастическое путешествие к прошлому и высадилось на первой встретившейся земле, не узнавая ее. После Акция все думали, что для спасения империи необходимо сильное правительство и с этой целью предприняли невозможную реставрацию старой аристократической республики; но эта отчаянная попытка ослабила правительство, вместо того чтобы укрепить его. Хотя все, по мере того как Август старел, думали, что империя идет к своему падению, но именно это старческое ослабление республики, продолжавшееся более полустолетия, должно было спасти империю. В бессилии правительства Августа еще раз показался настоящий классический Рим, который умел повсюду очищать государственный строй от элементов, мешавших его прогрессу. Это правительство, такое слабое, колеблющееся и незначительное перед этой огромной империей, это правительство, руководимое фамилией, раздираемой раздорами, и обслуживаемое рудиментарной администрацией, настоящее чудовище со слишком маленькой головой и атрофированными или отяжелевшими органами, не было более способно угнетать или грабить провинции; оно было даже неспособно хранить добычу, захваченную в предшествующие столетия. Правительство Августа, не желавшего никому причинять неудовольствие, не

только позволяло, не говоря ни слова, частным лицам повсюду эксплуатировать земли, леса и рудники, принадлежавшие республике, но оно старалось не слишком притеснять провинции, как на Востоке, который был устрашен мятежами пятидесяти предшествующих лет, так и на Западе, где в этот момент или уже были, или готовились мятежи. Август — единственный пример подобного монарха! [585] — предпочитал тратить свои деньги на развлечение и пищу римской черни, чем причинять неудовольствие своей бережливостью, и даже растратил почти все свое огромное состояние на общественные нужды. Чтобы не раздражать провинции, он предпочел в последние годы ввести налог в Италии, рискуя вызвать сильное неудовольствие. Это слабое, робкое, дезорганизованное правительство не могло более приходить на помощь гражданам, эксплуатирующим империю в частных предприятиях. Италийцы, без сомнения, все еще эмигрировали в провинции в качестве публиканов и mercatores, бравших там на откуп пошлины, рудники, земли, торговавших там с варварами и дававших им взаймы деньги; но ненасытные вампиры двух последних столетий повсюду исчезли. Если Рим отчасти жил, украшаясь и забавляясь на счет платимых провинциями податей, то Италия старалась обогатиться, эксплуатируя так же свои естественные богатства и пользуясь своим географическим положением. Римское господство распространяло вместе с почтением к римскому народу в транзальпинских провинциях, особенно в Галлии, употребление вина и оливкового масла; вывоз из Италии двух этих драгоценных жидкостей быстро возрастал, и благосостояние средних землевладельческих классов росло из почвы полуострова вместе с растениями Афины и Диониса. Таким образом, даже если прокураторы Августа, квесторы проконсулов и италийские откупщики позволяли себе некоторые правительства, то наиболее цивилизованные и богатые провинции мало-помалу чувствовали уменьшение тяжести налогов, особенно сравнительно с печальной эпохой, предшествовавшей революции. Не нужно было более содержать ни двора, ни придворных, ни наложниц, ни армий, ни ученых, ни артистов; нужно было только платить Риму умеренную подать. Огромные царские домены и дворцовые сокровища были разделены и вошли в общий оборот богатств. Рим мало давал провинциям, но зато и мало брал у них. Август и Тиберий занимались в провинциях постройкой только немногих дорог, выполнением в общественных работах необходимых поправок и установлением хотя какого-нибудь порядка; но когда один из правителей советовал Тиберию увеличить подати своей провинции, тот отвечал, что хороший пастух стрижет овец, а не сдирает с них шкуру. [586] Таков же был взгляд Августа и всей здравомыслящей знати.

585

Sueton. Aug., 101: пес plus perventurum ad hcredes suos, quam millie, et quingenties professus, quamvis viginti proximis annis quaterdecies mi Hies ex testamentis amicorum percepisset: quod paene опте cum duobus paternis patrimoniis ceterisque hereditatibus in rempublicam absumpsisset.

586

Sueton. Tib., 32.

Результаты римского завоевания

Поэтому при Августе мир мог оценить добро и зло, которое явилось результатом столетнего римского господства: с одной стороны, наблюдалось падение философского и научного духа, искусств, литературы, наиболее утонченных форм социальной жизни, исторических аристократий, социальных классов, являвшихся представителями традиции, накопленной из поколения в поколение, культуры, высшей и бескорыстной деятельности духа; с другой — быстрый рост торговли, промышленности, практического духа и средних классов. Эра исторической аристократии кончалась, начиналась эра выскочек. С падением Птолемеев умственная культура потеряла своих последних покровителей; даже в Риме Август, окружающие его друзья и аристократия не имели ни времени, ни средств, ни настоящего желания продолжать эту интеллектуальную миссию. Они давали много работы скульпторам и художникам, украшавшим их дома, но они пренебрегали учеными и литераторами. Знаменитый Александрийский музей, по-видимому, был закрыт или, скорее, сам собой пришел в упадок; все чисто теоретические науки: математика, астрономия, география, — все роды литературного жанра клонились к упадку не только в Египте, но на всем Востоке. Покровительство высокой эллинистической культуре, бывшее миссией и славой крупных монархий, основанных преемниками Александра, в эпоху Августа во всей империи имело только двух представителей — мелких варварских царей: Ирода, царя Иудеи, и Юбу III, царя Мавритании, который среди других маний имел манию собирать рукописи Аристотеля и платил очень дорого ловким подделывателям за его апокрифические труды. Конечно, оба они были только смешными карикатурами Атталидов, Селевкидов и Птолемеев, и, однако, римский мир с трудом мог переносить их существование. В них видели лишь безумцев, глупо тратящих деньги своей страны. После смерти Ирода иудеи восстали и потребовали присоединения Палестины в качестве римской провинции к Сирии. Они хотели уничтожить эллинизированную монархию, чтобы не платить греческим артистам, украшавшим бесполезными и слишком дорогими монументами их города, и не оплачивать на вес золота красивую прозу Николая Дамасского.

Не надо лучшего примера для доказательства того, что римское завоевание повсюду на Востоке спустило с цепи силы, противные литературной и философской культуре, и всеобщности и силы этой реакции. Риму роковым образом было суждено сделаться органом материальных интересов средних классов, направленных к разрушению интеллектуальной аристократии.

Быстрый рост экономического благосостояния

10-14 гг. по P.X

С другой стороны, для всей империи начиналась новая эра чудесного материального благополучия. Постепенно во всех странах рост средние классы, везде пережившие падение правящих олигархий, ибо их нельзя было разрушить, начали, конечно без всякого плана, стремиться к своему непосредственному благу, извлекать всю возможную выгоду из нового порядка вещей, установленного во всем средиземноморском мире римским завоеванием. Рим значительно сократил число государств, а следовательно, и политические расходы во всей империи. Он рассеял по тысячам рук огромные капиталы, бесполезно лежавшие во дворцах и храмах, и пустил в обращение государственные домены или оставил в руках тех, кто завладел ими, леса и рудники. Во всем Средиземноморском бассейне он установил то, что теперь мы бы назвали системой свободного обмена. Отдаленные племена и страны пришли в соприкосновение друг с другом: Египет с Галлией, Сирия с дунайскими провинциями, Испания с Малой Азией. Рим уничтожил в средиземноморской области и в провинциях все привилегии и соперничество старых торговых и промышленных властей, открыв всем все морские и сухопутные дороги. Обмен товарами, нравами и идеями, облегченный этим новым положением, быстро принял при Августе размеры, которых до тех пор не имел ни в какую эпоху. Всякая провинция, пользуясь этой возможностью, старалась использовать все свои скрытые богатства и довести торговлю ими до самых отдаленных областей обширной империи. Внутренняя производительность возрастала вместе с ростом торговли. Почти во всех покоренных Римом странах в эти пятьдесят лет обильнее потекли древние источники их богатства, и из земли забили новые. Три великие индустриальные страны древнего мира — Египет, Сирия, Малая Азия — снова очень скоро достигли расцвета; они находили во всем открытой и умиротворенной империи новых клиентов и новые рынки: у берберов, как и у галлов, в Далмации, как и в Мезии. Италия, Нарбонская Галлия, а особенно приду-найские провинции, бывшие странами без местной индустрии, были наводнены восточными купцами, рабочими, рабами и авантюристами; некоторые следы этой обширной эмиграции можно видеть в остатках культа Митры. [587] Тир и Сидон вновь обрели свое потерянное благополучие. Египет не довольствовался вывозом своих драгоценных продуктов и посылкой своих врачей и декораторов во все области империи, а увеличивал еще свое огромное богатство торговлей с дальним Востоком. Положение Греции также продолжало медленно улучшаться. Северная Африка, напротив, оставалась более изолированной и менее известной. Август пренебрегал ею более других частей империи и никогда в ней не был. В ее западной части находилось обширное Мавританское царство, управляемое сперва Юбой II, а затем сыном Птолемея, а на востоке лежала провинция Африка, управляемая сенатом. Ни в одной области империи нельзя было так легко составить себе огромное земельное богатство, по мере того как Рим принял на себя в этой обезлюденной области миссию, выполнявшуюся в более узких границах Карфагеном; принудительная работа берберов позволяла ему эксплуатировать эти исключительно плодородные земли, превосходно подходящие для культуры хлеба и оливок. Ни в земле, ни в рабочих руках не было более недостатка. Берберы были очень приспосабливавшейся расой и принимались за земледелие, когда их принуждали к работе под руководством более высокой цивилизации, или возвращались к привычкам номадной жизни, когда ослабевал надзор господствующей расы. Они размножались под римским владычеством, а неистощимая пустыня восполняла пробелы, произведенные работой, войнами, болезнями среди народов, живших на морском берегу. [588] Падение Карфагена и общий беспорядок Римской империи в последний век республики возбудили также у варваров их воинственные и кочевнические инстинкты, так что только небольшая часть территории могла быть культивирована и повсюду обширные пространства еще ждали пахаря и плуга. [589] Мир, укрепляя границы и загораживая дороги, по которым новые племена устремлялись грабить римскую территоррию и земли, находившиеся под покровительством Рима, мешая независимым племенам проникать на пастбища и побуждая берберов к более спокойной, приятной и менее грубой жизни, вновь превратил номадов в земледельцев, прикрепил к земле бродячие племена, побудил их образовывать административные единицы, в центре которых скоро возникало селение, которое в наиболее счастливых местах могло сделаться прекрасным и обширным городом. Земли было так же много, как и рабочих рук. Республика со своей обычной слабостью в продолжение правления Августа позволяла частным лицам захватывать принадлежавшие ей необработанные домены. [590]

587

См. карту, приложенную к сочинению Фр. Кюмона (Les mystdres de Mittra. Bruxelles, 1902). Культ Митры не был религией, склонной к прозелитизму; его распространение не было, подобно распространению христианства, вызвано деятельной пропагандой, но естественным расселением народов, исповедовавших этот культ. Повсюду, где мы находим храм Митры, мы должны предполагать присутствие группы жителей Востока, отправлявших этот культ и достаточно многочисленных, чтобы построить святилище. Так как у народов, исповедовавших этот культ в Азии, не было особенных причин покидать Восток, то мы можем предполагать, что там, где было святилище Митры, могли быть маленькие колонии и других жителей Востока, например евреев и сирийцев.

588

Schulten. L’Africa romana / Trad. L. Cesano. Roma; Milano, 1904, 19.

589

Известно, что в первом столетии нашей эры Африка была классической страной обширных латифундий (см.: Рlin. N. Н., XVIII, VI, 35). Это можно объяснить, только допуская, что в конце гражданских войн существовали обширные необработанные территории, принадлежавшие городам, республике и племенам, которые можно было покупать очень дешево, как бывает теперь в Аргентине. Крупные земельные состояния всегда возникают или в областях, где много необработанных земель, или в населенных и обработанных странах, когда большая социальная катастрофа обеднит много мелких землевладельцев. Так как в данную эпоху не было второго явления, то крупную земельную собственность в Африке нужно отнести на счет первой причины.

590

Плиний (N. Н.(XVIII, VI, 35) говорит, что Нерон казнил шестерых крупных африканских землевладельцев, чтобы захватить их земли. Хотя Нерон вообще не церемонился, когда дело шло о том, чтобы добыть деньги, все же, вероятно, нужно было найги предлог, дававший этой резне вид правосудия, если они были казнены одновременно. Это позволяет нам думать, что Нерон начал отбирать обратно государственные домены, захваченные частными лицами. Мы уже говорили в другом месте, что домен республики был расхищен при Августе частными лицами и что Тиберий требовал более строгого наблюдения за общественной собственностью.