Август, в который никто не придет
Шрифт:
Констебль смотрит на меня. Пристально.
– Кого вы убили?
Меня передергивает.
– Да никого я не убивал, я…
– Ну, хотя бы признайтесь, скольких человек…
– …да нискольких, говорю же вам…
Снова смотрит, снова пристально:
– Что вы украли?
Чувствую, что краснею, какого черта я краснею, я же не крал ничего…
– …да ничего я не крал…
– Что. Вы. Украли.
– Ничего, – отчаянно пытаюсь вспомнить хоть что-то, какие-нибудь яблоки у соседей, да ничего подобного, отродясь на дух не переносил яблоки эти, все
– Может… жизнь кому-то разрушили?
– Да… как-то так больше мне жизнь рушили… все, кому не лень…
Констебль оживляется:
– Вы… мстили?
– Да ну вас, делать мне больше нечего, мстить… если всем и каждому мстить буду, так это проще сразу весь город взорвать… и весь остров вообще…
– Так-так-так… – констебль оживляется, – значит… хотите взорвать остров?
– Боже упаси, что вы, в самом деле…
– Но вы же сами сказали – весь остров вообще взорвать!
– Да то-то и сказал, что я это делать-то не буду ни за что в жизни вообще!
– Но вы же сами…
Понимаю, что уже не отвертеться, что чем больше буду с пеной у рта доказывать, что ничего такого и в мыслях не было, тем больше будут думать, что было, еще как было…
Хватаюсь за соломинку:
– Тогда… тогда это будет уже не тайна…
Констебль вздрагивает, смотрит на меня, расстреливает взглядом:
– А тайна у вас какая? Тянем, тянем черта за хвост, и все без толку…
– Ну… э… – мысленно добавляю, ты еще «му» скажи, ну скажи «му», – ну а почему что-то плохое должно быть? Может… может, там тайно влюблен в кого, или мечта какая… невозможная… несбыточная…
Презрительный смешок:
– Мы мечтами и влюбленностями не занимаемся, колышек вы наш квадратный в круглой дыре… Вы хоть вообще отдаете себе отчет, чем полиция занята?
– Преступлениями…
– Совершенно верно! Преступлениями! Так и дайте нам преступление, убийство, грабеж, разбой, присвоение чужого наследства, козни, интриги, безумные планы по уничтожению мира в конце концов!
Хватаюсь за соломинку:
– Я думал, для полиции это не так важно…
– Друг мой, это важно для всех, понимаете, для всех! Как вы думаете, для чего вообще живет человек?
Понимаю, что ответа – жить, чтобы жить, – от меня не ждут.
– Тайны, друг мой, тайны! Скелеты в шкафах, мыши под крышей, игрушки в избушке, гномики в домике, тайны, тайны, тайны! Вон, посмотрите на улицу!
Смотрю, – осторожно, как будто улица может меня укусить.
– Ничего не замечаете?
– Дома… пешеходы… экипажи…
– Дома! Что вы заметили в домах?
– Ну… свет горит… а там не горит…
– Вот именно, друг мой, вот именно! И как вы думаете, почему есть дома, в которых никогда не зажигается свет?
– Никто не живет?
– Ошибаетесь! Живут, и еще как живут!
– Но…
– …тайны! Друг мой! Там живут тайны! Люди умерли, дом опустел… а тайны остались, тайны, как величайшее сокровище… город, наполненный тайнами… А вы хотите прожить свою жизнь впустую? Спустить все семьдесят лет
– Но…
(му, еще скажи – му…)
– Я вынужден арестовать вас.
– Но…
– …а как вы хотели, а? Думали и дальше жить, ничего не делая, да…
– …господин констебль…
Поворачиваюсь к вошедшему, желторотый юнец, смотрит на меня с подобострастным восхищением.
– Слушаю вас.
– Я нашел тайну умершей графини…
– Отлично. Позаботьтесь, чтобы тайна получила поместье графини и что там полагается в наследство…
…говорю, сам себя одергиваю, сейчас окажется, что никакого поместья у графини отродясь не было, а по завещанию все отходит племяннику, в том числе, и тайна…
– Будет исполнено. А…
– …что такое?
– А этот… который вчера приходил…
– …мне жаль, но пришлось его казнить.
– Ничего себе… вы меня пером с ног сбили…
Приказываю себе запомнить, сбить с ног пером, хорошая фраза…
– Позовите людей, пусть уберут тело из подвала…
Поправляю униформу, получилась широковата в плечах, ну да, констебль был помясистее меня, держу пари, сейчас каждый второй, если не каждый первый будет мне сочувственно говорить, что-то вы исхудали сильно, болеете, что ли…
Юнец ускользает за дверь – моя тайна только того и ждет, соскакивает со шкафа, потягивается, забирается мне на плечо. Почему мне кажется, что у тайны глаза убитого, ведь ничего подобного, ничего похожего, желтые звериные глаза с узкими зрачками..
Плывущий вдоль ночи
…проще сделать вид, что ничего не замышляю, проще самому себе сказать, что ничего не замышляю, и все будет, как всегда, и я устроюсь в челноке, который ударит в весла, вместе со всеми, которые улягутся в челноках и ударят в весла…
…не сейчас.
А когда мы дойдем до берега, и очередная ночь заплещется перед нами, глубокая, темная, таящая в себе мириады неведомых и невидимых опасностей. И мы устроимся в челноках, положим головы на подушки, укроемся одеялами, и прикажем своим лодкам плыть к другому берегу, и весла забьются по темноте, отталкивая студеную гладь ночи…
Я ничего не замышляю.
Ничего.
Уходящий день – шумный, суетливый, беспокойный, кричащий, вечно куда-то несущийся – не увидит в моих мыслях ничего такого, после чего он в гневе прикажет своим людям (своим! Людям!) связать, скрутить меня, бросить на дно челнока, стреножить мой челнок и повести под уздцы.
Я сам не вижу в своих мыслях ничего такого, я прячу их от самого себя, я даже сам не знаю, что дождусь берега ночи только для того, чтобы лечь в челнок, завернуться в тяжелое одеяло – ночи плывут холодноватые, – и направить свой челнок не поперек ночи, как велели отцы, и отцы отцов, и отцы отцов отцов, и отцы отцов отцов отцов – а вдоль…