Август, воскресенье, вечер

Ру Тори

Становится невыносимо грустно: неужели построенная в позапрошлом веке школа, как и Брунгильда, доживает последние деньки?.. Больше никто о ней не позаботится и, после нашего выпуска, ее точно закроют, а немногочисленных сосновских учеников переведут все в тот же Задонск — наш райцентр.

— Да, жалко Брунгильду… — шмыгает носом Илюха и глухо цедит сквозь зубы: — А Маринушка, дочура ее, и правда с гнильцой — бросила беспомощную мать в беде. Хотя… Лучше пусть эта шалава сюда не суется.

Когда-то давно, в далекой юности,

Марина чуть не увела из семьи Илюхиного отца. Слухи до сих пор змеями ползают по округе, но я не придаю им значения — ну было и было. Про нас тоже многое сочиняют.

— Так она же где-то в Москве живет, Илюх. Да и отца твоего давно нет на этом свете.

— И хорошо, что в Москве. Иначе я бы всей ее семейке устроил «дольче виту».

— Рюмин, Ходорова, здорово! — нас нагоняют Ринат и Владик, радостно скалятся и затягиваются сигаретами, и я, степенно кивнув им, спешу к поросшему мхом крыльцу.

— Лера, доброе утро! — Завидев меня, девчонки бледнеют, перестают чесать языками и благоговейно улыбаются — я прекрасно знаю, как они на самом деле ко мне относятся, но мой статус незыблем. Я работала на него девять гребаных лет, и теперь имею полное право почивать на лаврах. Так что девочкам тоже хватает снисходительного кивка.

— Лера-холера! — орет выросший откуда-то из-под земли конопатый первоклашка, и я злобно шиплю:

— Потеряйся, убогий.

Илюха тут же хватается за его и без того красное ухо и с хрустом выкручивает.

— Че ты сказал, шкет? А ну извинился! Быстро! Косарь с тебя завтра, в это же время, понял? Кому-нибудь пикнешь — завалю.

Мелкий ноет, послушно просит прощения и, накрыв пострадавшее ухо ладошкой, отбегает на безопасное расстояние. А зазевавшуюся в проеме лохушку Ингу я сама со всей мочи дергаю за патлы и, под ее громкий стон, сметаю с пути решительным тычком в ребра.

Нужный градус страха поддержан, школьная жизнь продолжается своим чередом. И пусть однообразие иногда вызывает желание взвыть, оно же успокаивает и обнадеживает.

Я сажусь за третью парту в первом ряду, выуживаю из сумки учебник и, полистав, нахожу нужный параграф.

Звенит охрипший звонок, грохот стульев и крики учеников смолкают — только ошалевшая муха жужжит между пыльными рамами да математик с упорством маньяка скребет мелом по доске.

Бесшумно раскрывается дверь, и в кабинет торжественно вплывает наша классная, за ней следом вваливается высокий русоволосый парень в черном костюме с иголочки и кипенно-белой рубашке. Уставившись в пол, он смиренно замирает за плечом Раисы Вячеславовны, и душное помещение заполняет шепот и гул голосов. Грянула сенсация местного значения: в конце учебного года к нам определили новенького!..

Впервые за все десять лет.

Я стараюсь не показывать интереса, да новенький его и не вызывает — обычный напряженный ботан в скучных шмотках и со спортивным рюкзаком.

Разочарованно усмехаюсь и барабаню

длинными ногтями по столу, но парень вдруг поднимает голову и враждебно пялится.

Надо же: а он неплох…

Заглядываю в его темные, будто совсем без радужки, глаза и обжигаюсь об осознание: нет, он обезоруживающе, убийственно красивый. Дерганый. Сложный. Нездешний. Другой…

— Знакомьтесь: Волков Ваня! — представляет его Раиса, натягивает самую широченную из улыбок и с нажимом продолжает: — Надеюсь, вы с ним подружитесь, дорогие ребята!

* * *

Глава 2

Главная тут — я, и внимание пришельца должно достаться именно мне, но новенький быстро проходит на галерку второго ряда, садится возле лузерши Инги Бобковой и всем своим видом показывает, что не намерен трепаться и заводить здесь друзей.

В голове гудит, мысли то растекаются густым киселем, то пускаются в бодрый галоп. Мне постоянно нужно держать его в поле зрения и наблюдать за сдержанными плавными жестами и уставшим бледным лицом.

Этот Волков и вправду изрядно напоминает чистенького отличника, но ровно до тех пор, пока не вперяет в человека черный, жуткий, неподвижный взгляд. Из него тут же лезут сломленность, глухая ярость и темная притягательность — такая мощная, что я впадаю в шок, а следом — в уныние. Впрочем, я такая не одна — смятение на лицах девчонок непередаваемо.

Но унывать мне никак нельзя — слабость вожака считывается стаей на уровне инстинктов, поэтому я, обворожительно и дерзко улыбаясь, на каждом уроке поднимаю руку, плавно покачивая бедрами, проплываю по ряду, отвечаю у доски и получаю заслуженные пятерки.

Илюха шумно и прерывисто вздыхает, Владик и Ринат откровенно пялятся, девчонки бессильно злятся, а новенький… тупо не обращает на меня внимания. Вообще.

Зато вполне мило общается с соседкой по парте — лохушкой Ингой, которая, кажется и говорить-то толком не умеет, и я внезапно догоняю значение отцовской любимой поговорки…

«Что, Валерка, локоть близко, да не укусишь?» — по пьяной лавочке обожает глумиться папаша, и еще одна неразрешимая проблема валуном падает на плечи. Он сейчас дома и уже наверняка успел смешать пиво и коньяк.

На последней перемене я, проигнорировав необходимость надеть пальто, вытряхиваюсь на улицу, с удовольствием глотаю свежий теплый воздух и иду к курилке.

Благодаря стараниям Брунгильды, в нашей школе учатся почти четыреста человек — кроме поселковых, сюда каждое утро на желтых автобусах привозят детей со всех окрестных сел и деревень. У нас нет «классового расслоения» — на перекурах и совместных пьянках тусуются и восьмиклассники, и будущие выпускники. Вот и сейчас в курилке «общий сбор» — парни осторожно обсуждают появление чужака.